4
Джестер и Шерман встретились в тот летний вечер около девяти; с тех пор прошло всего часа два. Но в ранней юности два часа иногда решающий срок, за этот срок можно искалечить или облагородить всю дальнейшую жизнь, что и произошло с Джестером Клэйном. Когда волнение от музыки и от первой встречи несколько улеглось, Джестер разглядел комнату. В углу стояло какое-то растение. Он сделал над собой усилие и посмотрел в упор на того, кому он помешал играть. Голубые глаза вызывающе на него уставились, требуя объяснения, но Джестер молчал. Он покраснел, и веснушки его потемнели.
— Извините, — сказал он срывающимся голосом. — Кто вы и что за песню вы пели?
Другой юноша — а он был сверстник Джестера — ответил загробным тоном:
— Если хочешь знать чистую правду, я не знаю, кто я такой и каково мое происхождение.
— Значит, вы сирота, — сказал Джестер. — Совсем как я! — воскликнул он с жаром. — Вам не кажется, что это чудесное совпадение?
— Нет. Вы-то знаете, кто вы такой. Вас послал ко мне дед?
Джестер молча помотал головой.
Когда Джестер явился, Шерман подумал, что его прислали с каким-то поручением, но потом решил, что над ним хотят подшутить.
— Чего же вы сюда вломились? — спросил он.
— Я не вламывался, я постучал, извинился, и мы завели разговор.
Но Шермана при его подозрительности больше всего интересовало, какую штуку с ним хотят сыграть; он был настороже.
— Мы и не думали заводить разговор…
— Вы же сами сказали, что ничего не знаете о ваших родителях. Мои умерли. Ваши тоже?
Темный юноша с голубыми глазами сказал:
— Если говорить чистую правду, я о них совсем ничего не знаю. Меня нашли на церковной скамье и с чисто негроидным буквализмом в честь этого дали фамилию Пью[5]. А мое собственное имя — Шерман.
Даже менее чуткий человек, чем Джестер, сразу понял бы, что юноша намеренно ему грубит. Джестер сознавал, что ему лучше уйти, но голубые глаза на темном лице словно приворожили его. А тут еще Шерман, не сказав ни слова, начал играть и петь. Это была та же песня, которую Джестер слышал из своей комнаты; ему казалось, что никогда еще он не был так захвачен. Сильные пальцы Шермана выглядели еще темнее на белых клавишах, а сильная шея была откинута назад, когда он пел. Кончив первый куплет, он кивком головы показал на диван, чтобы Джестер сел. Джестер уселся и стал слушать.
Когда песня была допета, Шерман пробежался пальцами по роялю в игривом глиссандо, а потом сходил в кухоньку и принес два полных бокала. Один он предложил Джестеру, и тот, взяв бокал, спросил, что это такое.
— Виски «Лорд Калверт», фабричной укупорки с оплаченным акцизом, девяносто восемь градусов. — Шерман умолчал, что он купил это виски из-за рекламы «Изысканный мужчина пьет только виски „Лорд Калверт“». Он пытался подражать этому мужчине, одеваясь с небрежным шиком. Но на нем костюм выглядел просто неопрятно, хотя он был одним из городских франтов. Он купил себе две самые модные рубашки и для пущего шика носил черную повязку на глазу, но она придавала ему не изысканность, а жалкий вид, и он то и дело на что-нибудь натыкался. — Самое лучшее, самое изысканное виски, — пояснил он. — Я не подаю своим гостям сивуху. — Он налил бокалы на кухне — а то напорешься на какого-нибудь пьянчужку и он вылакает все твое виски.
Правда, он не угощал «Лордом Калвертом» заведомых пьянчужек. И сегодняшний гость, надо сознаться, совсем не похож на пьянчужку, он явно никогда еще не брал в рот виски. Пожалуй, решил Шерман у судьи нет против него дурных замыслов.
Джестер вежливо протянул ему пачку сигарет.
— Я курю, как паровоз, — объявил он, — а вино пью чуть не каждый день.
— Я пью только «Лорд Калверт», — отвел удар Шерман.
— Почему вы встретили меня так сердито и неприветливо? — спросил Джестер.
— В наши дни надо быть поосторожнее со всякими шизиками.
— С кем? — переспросил Джестер.
— С шизофрениками.
— Но ведь это, по-моему, просто болезнь?
— Это мозговая болезнь, — авторитетно заявил Шерман. — Шизик — это помешанный. С одним я был лично знаком.
— А кто он?
— Вы не знаете. Золотой нигериец.
— Золотой кто?
— Это такой клуб, в котором я состоял. Его учредили, чтобы бороться против расовой дискриминации, с самыми благородными целями.
— С какими благородными целями? — спросил Джестер.
— Во-первых, мы все, в полном составе, заявили, что хотим участвовать в выборах, а если на это, по-вашему, у нас не надо смелости, тогда вы ни фига не смыслите. Каждый член после этого получил маленький картонный гробик, внутри бумажка с его именем и печатная надпись: «Помни о выборах». И тем оно в самом деле и кончилось, — добавил Шерман многозначительно.