Позднее Джестер понял, на что намекал Шерман, но понял это только тогда, когда ближе сошелся с Шерманом и узнал все подлинные и вымышленные обстоятельства.
— Хотел бы я там быть, когда вы регистрировались в полном составе, — с завистью сказал Джестер. Ему так нравилось выражение «в полном составе», что на глаза его набежала слеза умиления.
Шерман ответил ему холодно и резко:
— Ну, это вы бросьте. Вы бы сразу сдрейфили. К тому же вы еще не доросли до того, чтобы голосовать… И сразу бы сдрейфили.
— Мне неприятно то, что вы говорите, — заявил Джестер. — Почем вы знаете?
— Сорока-ворона на хвосте принесла.
Джестеру стало очень обидно, но ответ ему понравился, и он решил им воспользоваться при случае.
— А многие ваши члены сдрейфили?
— Да как сказать… — замялся Шерман, — когда тебе суют картонные гробы под дверь… Мы готовились к выборам, выучили имена и даты правления всех президентов, знали назубок конституцию и прочее, но наша цель была участвовать в выборах, а не геройствовать вроде какой-нибудь Жанны д'Арк, так что… — голос его замер. Он не стал рассказывать Джестеру ни о том, как чем ближе подходил день выборов, тем яростнее они ругались друг с другом, ни о том, что сам он несовершеннолетний и все равно не мог голосовать. Ни о том осеннем дне, когда он, Шерман, голосовал по всем правилам и с соблюдением положенного ритуала в своем воображении. Его даже линчевали под звуки «Джона Брауна», от которого ему и так всегда хотелось плакать, а в тот день и подавно, раз он был мучеником за свою расу. Но на самом деле ни один золотой нигериец не голосовал и слово «выборы» никогда больше ими не поминалось.
— Мы изучали парламентскую процедуру, вели работу в Рождественском клубе, там собирали пожертвования на бедных детей. Тогда-то мы и узнали, что Счастливчик Хендерсон — шизик.
— А кто он такой? — спросил Джестер.
— Счастливчик был главным действительным членом, который ведал рождественскими пожертвованиями, а в сочельник он дал по морде одной старой даме. Просто шизик, не понимал, что делает.
— Меня всегда интересовало, знают ли сумасшедшие, что они сумасшедшие, или не знают, — задумчиво произнес Джестер.
— Счастливчик не знал, и никто из золотых нигерийцев тоже не знал, не то его бы не приняли в клуб. Дать в припадке бешенства по морде старой даме!
— Я испытываю к сумасшедшим высочайшее сочувствие, — заявил Джестер.
— Глубочайшее сочувствие, — поправил его Шерман. — Мы так и написали на венке… На венке, который мы послали его родным, когда его посадили на электрический стул в Атланте.
— Его посадили на электрический стул? — с ужасом переспросил Джестер.
— Еще бы! Шутка ли, стукнуть белую старушку, да еще в сочельник!.. Потом выяснилось, что половину своей жизни Счастливчик провел в заведениях для душевнобольных. Никаких мотивов у него не было. В сущности, он даже сумки у старушки не свистнул, когда ее стукнул. Просто на него что-то нашло, и он спятил… Защитник, конечно, козырял этими заведениями для душевнобольных, нищетой и всякой такой штукой… то есть не защитник, а тот тип, которого нанял штат, чтобы его защищать… Но, несмотря на это, Счастливчика все-таки зажарили.
— Зажарили? — ужаснулся Джестер.
— Казнили на электрическом стуле в Атланте шестого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят первого года.
— По-моему, это просто безобразие, когда вы говорите о своем друге и члене вашего клуба, что его «зажарили».
— Но это же правда, — сухо ответил Шерман. — Побеседуем лучше о чем-нибудь более веселом. Хотите, я вам покажу квартиру Зиппо Муллинса?
Он с гордостью описывал каждый предмет в этой тесной, безвкусной и претенциозной комнате.
— Ковер — настоящий Уилтон, а диван-кровать стоил сто восемь долларов в подержанном виде. Если нужно, на нем могут спать четверо.
Джестер воззрился на узкий диван, не понимая, как тут уместиться вчетвером. Шерман нежно поглаживал чугунного крокодила, державшего в пасти электрическую лампочку.
— Подарок на новоселье от тетки Зиппо, не слишком модная вещь и не очень красивая, но важно внимание, правда?
— Еще бы, — с жаром согласился Джестер, обрадованный, что в его вновь обретенном друге есть что-то человеческое.
— Боковые столики, как видите, самая настоящая старина. Цветок подарили Зиппо на именины. — Шерман опустил красную лампу с оборванной бахромой, два явно сломанных стула и прочие предметы жалкой обстановки. — Я не допущу, чтобы в этой ка-ве что-нибудь испортили, — он сократил слово «квартира», словно надписывал конверт. — Вы еще не видели остальной ка-ве… просто шик! — В голосе его звучала гордость. — Когда я остаюсь здесь вечером один, я никому не открываю дверь.