— Почему?
— Боюсь, что меня стукнут, а потом вытащат всю мебель. — Голос его даже дрогнул от самодовольства. — Я ведь гощу у Зиппо. — Еще полгода назад он рассказывал, что живет у Зиппо на пансионе, но потом услышал выражение «гостить», и оно ему так понравилось, что он стал без конца его повторять. — Давайте пройдем в остальную часть ка-ве, — по-хозяйски пригласил Шерман. — Обратите внимание на кухоньку, разве это не последнее слово техники? — Он благоговейно приоткрыл перед Джестером дверцу холодильника. — Нижнее отделение для всякой свежатины: свежей моркови, салата, сельдерея и т. д. — Шерман открыл дверцу нижнего отделения, но там оказался только пучок вялого латука. — В этом отделении мы держим икру, — произнес он с деланным равнодушием и жестом обвел другую часть волшебного ящика. Джестер заметил там миску холодных черных бобов, застывших в жиру, но Шерман сказал: — На рождестве мы тут замораживали шампанское.
Джестер, редко заглядывавший в свой плотно набитый холодильник, был озадачен.
— В доме у вашего дедушки, наверно, всегда едят икру и пьют уйму шампанского? — осведомился Шерман.
— Нет, я никогда не пробовал икры. Да и шампанского.
— Никогда не пробовал «Лорда Калверта» с оплаченным акцизом, не пил шампанского и не ел икры? Лично я ею просто обжираюсь, — заявил Шерман, который раз в жизни попробовал икру и про себя недоумевал, почему это считается таким шиком. — Поглядите, — с жаром показывал он, — настоящая электрическая взбивалка… включается сюда… — Шерман сунул вилку в штепсель, и взбивалка принялась бешено взбивать. — Рождественский подарок Зиппо Муллинсу от вашего покорного слуги. Приобрел в кредит. У меня самый высокий кредит в городе, я могу купить все что угодно.
Джестеру надоело стоять в убогой кухоньке, где нельзя было повернуться, и Шерман это почувствовал, но гордыня не позволяла ему уступить, и они отправились в спальню. Шерман показал стоявший у стены сундук.
— Сундук, — сообщил он, хотя это было видно невооруженным взглядом, — где мы держим наши ценности. — Он поспешно добавил: — Зря я вам это сказал…
Джестер, конечно, обиделся, но промолчал.
В комнате стояли две односпальные кровати с розовыми покрывалами. Шерман почтительно погладил одно из них. — Настоящая вискоза. — Над каждой из кроватей висело по портрету: один — пожилой негритянки, другой — темнокожей молодой девушки: мать Зиппо и его сестра. Шерман все поглаживал покрывало, и эта черная рука на розовом фоне почему-то нагоняла на Джестера жуть. Сам он не решался притронуться к шелку — ему казалось, что, если он нечаянно коснется этих темных пальцев, его ударит током, как от электрического угря, поэтому он осторожно положил руки на спинку кровати.
— Сестра Зиппо — хорошенькая, — заметил Джестер, думая, что Шерман ждет его отзыва.
— Послушайте, Джестер Клэйн, — сказал Шерман, и, хотя тон его был суров, Джестер почувствовал какую-то волнующую дрожь оттого, что тот назвал его имя, — если вы когда-нибудь, когда-нибудь, — голос Шермана хлестал его, как бич, — если вы когда-нибудь позволите себе хоть намек на похабную или грязную мысль о Сандрильоне Муллинс, я подвешу вас за пятки, свяжу руки, разожгу огонь у вас под головой и буду любоваться, как вы жаритесь.
От неожиданности этого выпада Джестер еще крепче вцепился в спинку кровати.
— Да я ведь только…
— Молчать! Молчать! — закричал Шерман. И добавил тихо и жестко: — Мне не понравилось выражение твоей рожи, когда ты смотрел на портрет.
— Какое выражение? — растерянно пробормотал Джестер. — Вы мне показали портрет, я на него посмотрел… Что мне было делать? Плакать?
— Еще одна такая шуточка, и я вас подвешу на сук и буду так медленно жарить, как никому и не снилось. Притушу огонь, чтобы горел подольше и не гас.
— Почему вы говорите мне такие гадости, ведь вы меня почти не знаете?
— Когда речь идет о добродетели Сандрильоны Муллинс, я разговариваю только так.
— Вы что, влюблены в эту Сандрильону Муллинс? У вас к ней страсть?
— Еще один нескромный вопрос, и вы будете жариться в Атланте.
— Чепуха! — сказал Джестер. — Кто вам позволит? Тут уж вмешается закон.
Это заявление показалось обоим очень внушительным, но Шерман все же проворчал: