— Как доска, — сказал врач.
— Вы уверены? — спросил Джестер.
Врач поглядел на Джестера и заметил его панаму которую сбили в свалке.
— Это ваша шляпа?
Джестер поднял панаму, выпачканную в пыли.
Санитары в белых халатах внесли тело в карету. Во всем, что произошло, были такое бессердечие и спешка что Джестер, держась рукой за голову, как во сне вернулся в аптеку. Полицейский пошел за ним.
Вагон, доедавший заплеванную спинку цыпленка спросил:
— Что там случилось?
— Не знаю, — сказал полицейский.
У Джестера кружилась голова. Неужели он упадет в обморок?
— Мне нехорошо…
Полицейский, довольный, что может отвлечься каким-то делом, повел его в аптеку и усадил на стул.
— Садитесь, раздвиньте ноги и свесьте голову вниз, — сказал он.
Джестер послушался и, когда к голове снова прилила кровь, выпрямился, хотя был еще очень бледен.
— Это я во всем виноват. Если бы я не побежал его догонять и на нас не навалилась бы вся эта орава… — Он обернулся к полицейскому: — А почему вы его так сильно ударили?
— Если разгоняешь толпу дубинкой, никогда не можешь рассчитать удара. Я сам терпеть не могу насилия, не меньше вашего. Может, мне даже не надо было служить в полиции.
Мелон, пока суд да дело, позвонил судье и сказал, чтобы тот заехал за внуком. Джестер плакал от пережитого потрясения.
Когда Шерман приехал за ним на машине, Джестер уже больше не старался произвести на него впечатление и покорно дал проводить себя до машины. Полицейский старался объяснить, как произошел несчастный случай. Выслушав его, Шерман заметил:
— Ну что ж, Большой Мальчик был просто полоумный; а что до меня, будь я просто полоумный, я был бы только рад, если бы меня пристукнули. Я всегда стараюсь поставить себя на чужое место.
— Заткнитесь, пожалуйста, — сказал Джестер.
В доме судьи стояли плач и стенания. Верили горевала по племяннику, судья в утешение неловко похлопывал ее по спине. Ее отправили домой, к родне, оплакивать эту безвременную кончину.
До того как это происшествие всех перебудоражило, судья приятно и плодотворно проводил свой день. Он с удовольствием поработал, в это утро ему не пришлось томиться от скуки, которую так же тяжко выносить в старости, как и в детстве. Шерман оправдывал самые радужные надежды. Он оказался сообразительным слугой, сразу разобрался в том, что такое инсулин и шприц, как только ему объяснили, взяв с него слово держать язык за зубами; у него, видно, было воображение, он понимал, что такое диета, заменители калорий и т. д. Когда судья внушал ему, что диабет болезнь не заразная, Шерман сказал:
— Я отлично знаю, что такое диабет. Мой брат им болел. Нам приходилось взвешивать его еду на малюсеньких весах с тарелочками. Каждый глоток.
Судья, вспомнив, что Шерман найденыш, на миг усомнился в его словах, но промолчал.
— Я в курсе дела и насчет калорий, сэр, потому что я гощу у Зиппо Муллинса и вижу, как его сестра соблюдает диету. Я взбивал для нее воздушное картофельное пюре со снятым молоком и готовил желе на сахарине. Да-с, сэр, я разбираюсь в любых диетах.
— Так, значит, по-твоему, из тебя выйдет хороший референт?
— Хороший — что?
— Хороший референт. Референт это что-то вроде секретаря.
— Еще бы, референт экстра супер-пупер класса, — заявил Шерман мягким, чарующим голосом. — Я буду просто счастлив быть вашим референтом.
— Хм-м, — крякнул судья, чтобы скрыть свое удовольствие. — Я веду обширную переписку, серьезную важную переписку, но пишу также и краткие письма.
— Я обожаю писать письма, и у меня прекрасный почерк.
— Почерк выражает характер. — Судья добавил: — Каллиграфия.
— Где ваши письма, сударь?
— В стальном шкафу, у меня в суде.
— Вы хотите, чтобы я их принес?
— Нет! — живо отверг его предложение судья, так как он давно ответил на все письма. По правде сказать, это было его единственным занятием, когда он по утрам сидел в суде, если не считать чтения «Миланского курьера» и «Вестника Цветущей Ветки». На прошлой неделе выдался такой день, когда он не получил ни единого письма, только рекламные проспекты туристского снаряжения, да и те явно предназначались для Джестера. Уязвленный тем, что ему нет важных писем судья ответил на рекламный проспект, задавая колкие вопросы относительно спальных мешков и сковородок. Он часто томился от старческого безделья. Но в это утро, проведенное с Шерманом, он чувствовал себя полным энергии и в голове его роились всевозможные замыслы.
— Вчера я тоже писал письмо, на него ушла вся ночь, я его кончил только к рассвету, — сообщил Шерман.