Как-то утром, в конце года, Мелон проснулся, но ему отчаянно не хотелось расставаться со сном. Он старался подольше пробыть в этом мягком, сладостном небытии, но ему это не удавалось. Птицы уже пронзительно пели, врываясь в мягкий, сладостный сон. В это утро Мелон проснулся усталым. Страх того, что принесет грядущий день, захлестывал его усталое тело и вялый мозг. Он заставит себя снова заснуть. Надо в уме считать овец: черных овец, белых овец, рыжих овец, все они скачут — прыг-скок — и помахивают хвостиками. Надо представить себе ничто, ах, этот мягкий, сладостный сон. Нет, он не встанет, не зажжет света, не пойдет бродить по передней и кухне, бродить, ждать и бояться. Он никогда больше не будет жарить чуть свет эту проклятую печенку, не провоняет ею весь дом. Больше никогда. Ни за что. Мелон зажег ночник и выдвинул ящик. Там лежали пилюли, которые успокаивали нервы, — он их сам себе прописал. Он знал, что их ровно сорок штук. Его дрожащие пальцы скользили по красным и зеленым пилюлькам. Ровно сорок, он это знал. Ему не придется вставать на заре и в страхе бродить по дому. Не надо будет ходить в аптеку только потому, что он всегда ходил в аптеку и зарабатывал этим на жизнь и на содержание жены и детей. И если Д. Т. Мелон и не был их единственной опорой, благодаря тем акциям «Кока-колы», которые жена купила на свои сбережения, и трем домам, полученным ею в наследство от матери, незабвенной миссис Гринлав, скончавшейся пятнадцать лет назад; если он и не был единственным добытчиком в семье, потому что и у жены были свои доходы, — все равно аптека была основой семейного благополучия и у него были хорошие заработки, что бы там ни говорили люди. Его аптека по утрам открывалась раньше всех в Милане и позже всех закрывалась. Покорно стоять и выслушивать жалобы, прописывать лекарства, подавать кока-колу и мороженое, приготовлять лекарства по рецептам… больше этого не будет, никогда! Зачем он всем этим так долго занимался? Как старый рабочий мул, который кружит и кружит, вертя колесо мельницы. А по вечерам бредет домой. И спит рядом с женой, которую давно не любит. Зачем? Потому что ему некуда было податься, кроме аптеки? Потому что ему негде было спать, кроме брачной постели? Нет, работать в аптеке и спать с женой он больше не будет! Его убогое житье-бытье тянулось перед его мысленным взором, и он пальцами перебирал яркие, как самоцветы, облатки.
Мелон положил облатку в рот и выпил полстакана воды. Сколько ему придется выпить воды, чтобы проглотить сорок облаток?
После первой облатки он проглотил другую, потом третью. Потом сделал перерыв, чтобы налить в стакан еще воды. Когда он вернулся, ему захотелось курить. Закурив сигарету, он почувствовал, что его клонит ко сну. Вторая сигарета выпала из его безвольных пальцев, и Д. Т. Мелон наконец-то снова уснул.
Он спал в то утро до семи часов, и все в доме уже поднялись, когда он вышел на кухню, где царила деловая суета. Едва ли не первый раз в жизни он не принял ванны и не побрился, боясь опоздать в аптеку.
В то утро Мелон своими глазами увидел маленькое чудо, но он торопился и был так озабочен, что не мог его разглядеть. Он пошел короткой дорогой через двор и заднюю калитку, чудо было у него перед глазами, но он словно ослеп и поспешно зашагал к воротам. Дойдя до аптеки, он удивился, зачем он так спешил, — вокруг не было ни души. Но теперь уж было все равно. Он со стуком опустил парусиновый навес и включил вентилятор. Когда первый посетитель вошел, трудовой день начался, хотя этим посетителем был всего-навсего сосед — ювелир Герман Клин. Герман Клин часто забегал в аптеку, чтобы выпить кока-колы. Он держал в рецептурной комнате свою бутылку виски, потому что жена его терпеть не могла спиртного и не разрешала пить дома. Герман Клин целый день проводил у себя в магазине, чинил часы и то и дело забегал в аптеку. Он не ходил обедать домой в полдень, как большинство миланских коммерсантов, а выпивал рюмочку виски, закусывая бутербродом с курицей; эти аккуратно завернутые бутерброды поставляла миссис Мелон. Сразу же после того, как аптекарь обслужил Германа Клина, в магазине появилась целая толпа покупателей. Пришла мать с ребенком, который мочился в постель, и Мелон продал ей «уротон» — прибор, который звонил, как только постель становилась мокрой. Он продавал «уротон» многим родителям, но в душе сомневался, поможет ли ребенку этот звоночек. В душе он считал, что у спящего ребенка может от этого случиться родимчик, и разве стоит поднимать весь дом на ноги из-за того, что маленький Джонни тихонько сделал пи-пи во сне? В душе он считал, что лучше оставить Джонни в покое и пусть себе делает свое пи-пи. Мелон разъяснял матерям: «Я продал множество этих приборов, но, по-моему, главное в гигиеническом воспитании ребенка — заручиться его помощью». Мелон внимательно осмотрел ребенка, — довольно увесистую девицу, которая явно не желала никому оказывать помощи. Снабдил женщину с расширением вен резиновым чулком. Выслушивал жалобы на боль в голове, ломоту в спине и расстройство кишечника. Внимательно выспрашивал каждого покупателя, ставил диагноз и продавал лекарства. Ни у кого не было лейкемии, никто не ушел от него с пустыми руками.