Дорогому другу Шерману Пью
верный ему
От музыки — такая была она бурная и словно мерцающая — у Джестера пошли мурашки по телу.
Ему было на редкость приятно сделать хороший подарок Шерману, которого он любил. На третий день болезни Шермана Джестер, нарвав в саду хризантем и осенних листьев, гордо понес их через дорогу. Он поставил цветы в графин для чая со льдом и стал ухаживать за больным, словно тот собрался умирать, что сразу же обозлило Шермана.
Шерман томно раскинулся на кровати и, когда Джестер ставил в воду цветы, произнес наглым тоном:
— А вы когда-нибудь задумывались о том, как похожа ваша физиономия на детскую попку?
Джестер был так возмущен, что не поверил своим ушам и не смог ничего ответить.
— Невинная, глупая рожа, ну, вылитая детская попка!
— Я уже не невинный! — рассердился Джестер.
— Вранье! Сразу видно по вашей глупой харе.
Джестер по молодости лет не знал чувства меры. В букет он спрятал банку икры, которую утром купил в магазине; но теперь, после такой наглой выходки, он не понимал, что ему делать с этой икрой, которую, по словам Шермана, тот пожирал целыми тоннами. Ведь и его цветы были встречены с пренебрежением и без единого слова признательности или хотя бы благодарного взгляда. Джестер совсем растерялся, он не хотел терпеть новые унижения. Он сунул банку в задний карман и был вынужден сидеть на краешке стула. Шерман лежал и с удовольствием поглядывал на красивые цветы, не думая благодарить за них. Наевшись даровой еды и отдохнув, он чувствовал себя превосходно и мог вволю дразнить гостя. (Увы, он не подозревал, что своими насмешками лишил себя банки настоящей икры, которую он мог бы держать несколько месяцев напоказ в холодильнике, а потом выставить для самых почетных гостей.)
— Вы так странно сидите, будто у вас третья стадия сифилиса, — кинул пробный камень Шерман.
— Что?
— Когда человек сидит скособоченный — это первый признак, что у него сифилис.
— Да ведь я сижу на банке.
Шерман не спросил, почему он сидит на банке, а Джестер не стал его просвещать. Шерман сострил:
— А может, на ночном горшке?
— Неостроумно.
— Во Франции так сидят, когда у них сифилис.
— Почем вы знаете?
— Потому, что я одно время был на военной службе во Франции.
Джестер подозревал, что это очередная ложь, но ничего не сказал.
— Когда я был во Франции, я влюбился в одну француженку. Но не воображайте, сифилиса у меня там не было. Зато была красивая, белая, невинная девушка.
Джестер переменил позу — разве долго усидишь на банке с икрой? Ему всегда бывало неловко, когда при нем рассказывали непристойности, даже от слова «невинная девушка» его коробило, но он сгорал от любопытства и не прерывал Шермана.
— Мы были помолвлены, я и эта белая, как лилия, французская девушка. Ну, я с ней переспал. Тогда, как всякая женщина, она захотела выйти за меня замуж. Свадьба должна была состояться в древней церкви под названием Нотр-Дам.
— Это собор, а не церковь, — поправил Джестер.
— Ну… собор… Какая разница? Важно, что мы там должны были жениться. Гостей и всяких там приглашенных была куча. У французов — куча всякой родни. Я стоял у церкви и смотрел, как они входят. А сам никому не показывался: хотел поглазеть на представление — прекрасный старый собор и все эти французы, разодетые в пух и прах… Там было просто упомрачительно…
— Произносится: умопомрачительно, — поправил Джестер.
— Ладно, можно и так… И вся эта куча родни ждала моего появления.
— А почему же вы не входили?
— Ох, и простота! Вы думаете, я собирался венчаться с этой лилейно-белой невинной француженкой? Я простоял там весь день, глядел на разряженных французов, которые так и ждали, что я обвенчаюсь с этой белой невинной француженкой. Она ведь была моей «нароченой». Только к вечеру они доперли, что я и не думаю жениться. Моя «нароченая» упала в обморок. У старушки матери был сердечный припадок. Старик отец застрелился прямо тут, в церкви.
— Шерман Пью, вы врете, как сивый мерин! — воскликнул Джестер.
Шерман, который и сам почувствовал, что заврался, притих.
— Зачем вы врете? — спросил Джестер.
— Какое же это вранье? Иногда я просто выдумываю разные истории. А что, разве всего этого не могло быть? Ну, а потом рассказываю вот таким дурачкам, у которых лицо как детская попка. Мне почти всегда приходилось выдумывать разные истории, а то как поглядишь на мою жизнь, так либо помрешь со скуки, либо заплачешь с горя.