Джестер сказал:
— Я хочу быть таким, как мой отец.
— Ну, это одно и то же — твой отец, твой дед… Мы же были, как кровные братья-близнецы. А ты еще один достойный отпрыск старого рода Клэйнов.
— Ты и не представляешь, как у меня отлегло от души, — сказал Джестер. — Сколько я в уме перебрал всяких профессий. Что мне делать? Стать пианистом, стать летчиком? Но ни одна из этих профессий меня до конца не устраивала. Я чувствовал себя, как кошка, которая вечно карабкается не на то дерево…
Вскоре после Нового года мерное течение жизни в доме судьи было внезапно нарушено. Как-то раз Верили явилась на работу, но, повесив свою шляпу на вешалку, не пошла в комнаты, чтобы начать утреннюю уборку. Она стояла в кухне мрачная, непреклонная и неумолимая.
— Судья, — заявила она, — я хочу получить бумаги.
— Какие бумаги?
Судья был вне себя от возмущения, он даже не насладился утренней сигарой, когда Верили стала разъяснять ему правила социального страхования.
— Я плачу часть моего жалованья правительству, и вам тоже полагается платить свою долю.
— Кто тебе забивает голову такой чепухой?
Старый судья решил, что это новая политическая перестройка Юга, но был слишком испуган, чтобы высказать такое опасение.
— Люди говорят.
— Послушай, Верили, не делай глупостей. Зачем тебе платить правительству деньги?
— Потому, что есть такой закон, не то правительство хватает людей и сажает в тюрьму. Я знаю таких людей. И все из-за этого подоходного налога.
— Господи помилуй! Неужели ты хочешь платить подоходный налог?
— Хочу.
Судья гордился тем, что понимает психику черномазых, и властно сказал, пытаясь ее образумить:
— У тебя в голове все перепуталось. Брось. — И добавил беспомощно: — Послушай, Верили, ты же у нас почти пятнадцать лет.
— Я хочу жить по закону.
— Этот чертов закон лезет не в свое дело!
Наконец-то выяснилось, чего хочет Верили.
— Я хочу получать пенсию по старости, когда придут мои года.
— Зачем тебе пенсия по старости? Я о тебе позабочусь, если ты будешь слишком стара, чтобы работать.
— Судья, вам уже далеко за семьдесят.
Намек на то, что он человек смертный, обозлил судью. Впрочем, вся эта история с социальным страхованием привела его в бешенство. К тому же он ничего не понимал. Ему всегда казалось, что он знает черномазых насквозь. Он не заметил, что его любимая воскресная шутка: «А уж они верили, верили, что войдут в царствие небесное…», с каждым разом все больше и больше раздражает Верили. Не заметил он и как сильно подействовала на нее смерть Большого Мальчика. Он думал, что понимает черномазых, но человек он был малонаблюдательный.
Верили уперлась, и сбить ее было трудно.
— Одна дама выправит мне все нужные бумаги, положит сорок долларов в неделю жалованья и будет давать по субботам и воскресеньям выходные дни.
Сердце у судьи колотилось, и он даже изменился в лице:
— Ну и ступай к ней.
— Я могу вам найти кого-нибудь, Элли Карпентер пойдет на мое место.
— Элли Карпентер? Ты сама знаешь, что она дура набитая!
— Ну, а что же тогда вы скажете об этом бездельнике, Шермане Пью?
— Шерман не слуга.
— А кто же он, по-вашему?
— Он не профессиональный слуга.
— Одна дама говорит, что выправит мне нужные бумаги, положит сорок долларов в неделю жалованья, а по субботам и воскресеньям будет давать выходные дни.
Судья разозлился еще больше. В прежние времена прислуге платили три доллара в неделю, и она считала, что хорошо зарабатывает. Но с каждым годом стоимость услуг росла. Судья платил Верили тридцать долларов в неделю; ему говорили, что опытная прислуга получает теперь тридцать пять и даже сорок долларов. Но и за такие деньги их теперь днем с огнем не сыщешь! Судья вечно баловал своих слуг, недаром он был поборником человечности, но что прикажете: стать поборником и такой высокой оплаты? Однако он любил комфорт и берег свой покой, поэтому сразу пошел на попятный:
— Я сам буду за тебя платить страховку.
— Я вам не верю, — заявила Верили.
И он впервые понял, что Верили совсем не такая кроткая женщина, какой он ее считал. Тон у нее отнюдь не был смиренным, в нем звучала ярость:
— Эта дама выправит мне нужные бумаги, положит сорок долларов в неделю…
— Ну и убирайся!
— Сейчас?
Судья редко повышал голос на прислугу, но теперь он заорал:
— Хоть сейчас, к чертовой матери! И чтобы глаза мои тебя не видели!