Семнадцатого он не видел майской зари, потому что проспал. Прилив жизни, который он чувствовал вчера, медленно спадал. Голоса доносились откуда-то издалека. Обедать он не смог, и Марта приготовила ему молочный коктейль. Она влила туда четыре яйца, и Мелону не понравился вкус. Мысли о прошлом и о настоящем мешались у него в голове.
Он не захотел ужинать, хотя Марта приготовила ему цыпленка. Вдруг пришел неожиданный гость. В комнату ворвался судья Клэйн. От гнева на висках у него вздулись вены.
— Вы слышали по радио новость? — Взглянув на Мелона, судья испугался, увидев, как тот ослабел. В сердце старого судьи ярость боролась с печалью. — Простите меня, дорогой Д. Т., — сказал он с непривычным смирением. Но сразу же забылся и повысил голос: — Неужели вы не слышали, что произошло?
— Что случилось, судья? Что мы должны были слышать? — спросила Марта.
Судья захлебывался от гнева, и слов его почти нельзя было разобрать. Наконец они поняли, что речь идет о решении верховного суда ввести совместное обучение белых и черных. Марта была словно громом поражена.
— Ну и ну! — воскликнула она. Эта новость не укладывалась у нее в голове.
— Мы найдем способ их обойти! — закричал судья. — Этого не будет никогда. Будем драться. Все южане поднимутся, как один. И будут стоять насмерть. Написать законы — одно; заставить их выполнять — совсем другое. Меня ждет машина; я еду на радио — говорить речь. Соберу народ. Мне надо выразить мою мысль коротко и ясно. Драматично. С достоинством и в то же время темпераментно, понимаете? Что-нибудь вроде: «Восемьдесят семь лет назад…» Придумаю по дороге. Смотрите не пропустите моего выступления. Это будет историческая речь, и вас она приободрит, дорогой Д. Т.!
Сначала Мелон почти не сознавал, что судья находится рядом. Он только слышал голос, ощущал присутствие громоздкого, насквозь пропотевшего тела. Потом невосприимчивый слух стал различать слова, звуки: интеграция… верховный суд… Вялое сознание с трудом вырывало из этого потока фраз понятия. Но в конце концов любовь к старому судье вернула Мелона к жизни. Он посмотрел на радио, и Марта включила его, но, так как передавали танцевальную музыку, сразу же приглушила звук. Вслед за выпуском последних известий, где снова огласили решение верховного суда, было объявлено выступление судьи.
В звуконепроницаемой комнате радиостудии судья уверенно подошел к микрофону. По дороге сюда он хотел подготовить речь, но так ничего и не придумал. Мысли его были настолько беспорядочны и невнятны, что он не мог выразить их словами. Он был слишком возмущен. И вот он стоял с микрофоном в руке, полный злости и негодования, боялся, что его вот-вот хватит удар, а может быть, что и похуже, и не знал, о чем он будет сейчас говорить. В его мозгу бешено вертелись слова, гнусные слова, неприличные слова, которые нельзя было произнести по радио. А исторической речи он так и не придумал. Единственное, что пришло ему на ум, — была речь, которую он запомнил наизусть еще в университете. И хотя он смутно сознавал, что ему лучше не произносить этой речи, судья не удержался и начал:
— «Восемьдесят семь лет назад наши отцы создали на этом континенте новое государство, зачав его свободным и построенным на том принципе, что все люди от рождения равны. Теперь мы вступили в жестокую гражданскую войну, чтобы испытать, долго ли выдержит это государство или любое государство, зачатое свободным и преданное идее равенства». — Послышался какой-то шум, и судья с возмущением воскликнул: — Что вы в меня тычете? — Но, войдя в азарт, он не мог остановиться. И продолжал еще громче: — «Мы встретились сегодня на поле великой битвы этой войны. Мы пришли сюда, чтобы превратить часть этого поля в место вечного упокоения тех, кто отдал свои жизни, чтобы государство наше могло жить. И то, что мы это делаем, в высшей степени достойно и похвально». Послушайте, да перестаньте вы меня толкать! — снова закричал судья. — «Но в каком-то более возвышенном смысле мы не можем ни посвятить кому-нибудь эту землю, ни освятить ее. Герои, живые и мертвые, которые бились здесь, освятили ее своею кровью, и не в наших слабых силах что-либо добавить или отнять. Люди едва ли услышат или надолго запомнят то, что мы здесь говорим…»
— Выключите, ради Христа! — раздался чей-то голос. — Выключайте!
Старый судья стоял у микрофона, и в ушах у него отдавались слова, которые он только что произнес, и стук судейского молотка. Слышал, как он колотит этим молотком в суде по столу. Судья чуть не рухнул, когда до него дошло, что он только что сказал. Он громко закричал: