Сугроб взорвался мелкими мокрыми комочками, забрызгав и без того пострадавшую Олину куртку, и из снежного завала показался чей-то любопытный нос. То ли крыса неведомо как зарылась в снег, то ли какая-то из небольших тварей…
— Интересно, — заметила Оля, — когда они изменяют что-то, как это видят обычные люди?
Этот вопрос не давал ей покоя с того самого дня, когда она обрела способность видеть скрытое и ощущать неведомое. Если тварь пройдёт по снегу, чьи следы увидят сторонние наблюдатели? Если швырнуть в чудище снежком, разобьётся ли он о пустоту для тех, кто не способен замечать их?
— Ты меня спрашиваешь? — отозвался Женька. — Если кто и знает ответ, то это ты. Разве нет?
Точно. Он-то их видит с рождения, по праву наследства. Оля нахмурилась.
— Тогда, в твоей квартире… я видела только темноту. Может, какой-то морок? Отвод глаз? Видят, но тут же забывают, что-то вроде того?
Одноклассник только пожал плечами, и снова повисла тишина. Видят, но тут же забывают… о чём-то Оле это напомнило, о чём-то мерзком, точно послевкусие после дрянной еды, о чём-то, что ощущалось, как горечь на языке.
Так возвращаются мыслями к неприятности, которая ещё не случилась, но неминуемо должна произойти, и Оле не нравилось, что она не может о ней вспомнить.
— Мне снился сон… — пробормотала она и осеклась. Сон ли это был? Все, что Оле запомнилось — тягучее, сосущее ощущение невероятной пустоты, которое не давало спокойно мыслить. Кажется, ей снилось, будто она… в метро? Взрослая? И одна?
Оля не сразу заметила, что Женька смотрит на неё, и на его лице застыло неясное сочетание озадаченности и… понимания? Он разом посерьёзнел, и, хотя на улице галдели дети и шумел ветер, ей показалось, что вокруг повисла гнетущая тишина.
Женька подождал несколько мгновений, прежде чем всё-таки поторопить её.
— Так. Сон. И что? Он какой-то странный?
Оля задумалась. Расплывчатое серое марево вспоминалось с трудом: ей будто приходилось прорываться через густой туман, опутавший мысли.
«Словно из памяти аккуратно удалили огромный участок, оставив все ниточки, что тянулись к нему, болтаться посреди пустоты». Чья это мысль? Её же? Или чужая, слишком точная и жестокая, чтобы принадлежать Оле?
— Там… — голос звучал неуверенно: она всё никак не могла вспомнить, что конкретно ей снилось. — Там не было тебя.
И, осознав, как это звучит, спохватилась и быстро добавила:
— Не в смысле во сне. В смысле… вообще. Я там, во сне, осознавала, что тебя нет во всём мире и больше никогда не будет. И лица твоего не помнила.
Женька задумчиво выдохнул пар в прозрачный осенний воздух и потянулся было к волосам — взъерошить их привычным движением — но замер на полпути, вспомнив про шапку.
— Звучит довольно безысходно. Хотя чего ты хотела, ноябрь на дворе. Весь месяц будет всякое странное сниться, и на это не всегда стоит обращать внимание.
Он пытался казаться спокойным, но за последний месяц Оля успела понять: чем более нарочито беззаботно он говорит, тем выше шанс, что на самом деле разговор его глубоко тревожит. Просто показывать эту тревогу вредно, да и опасно: твари чуют страх.
— Думаешь, ничего не значит? — с сомнением протянула она. Сейчас, когда сон начал вспоминаться, внутри опять тягуче заворочалось что-то, похожее на острый осколок. Царапающееся, скребущее изнутри предчувствие: пока всё хорошо, но это ненадолго. Скоро, очень скоро сдвинутся с места огромные стрелки, отсчитывая время до неминуемого.
Оля помотала головой, чтобы избавиться от навязчивых мыслей. Коса привычно хлестнула по щеке, и ей запоздало вспомнилось, что там, во сне, у неё и косы-то не было.
Ну, это уж точно неправда. Остричь волосы — длинную, густую тёмно-каштановую волну — она не согласится никогда.
— Ну, как тебе сказать… — протянул Женька, лавируя между застывших луж. — Со мной ни разу ничего не случалось, хотя снится каждый ноябрь чёрти что. Но я, как ты понимаешь, не слишком репрезентативная выборка.
Оля фыркнула. С недавних пор он чуть ли не каждый день звал её в олимпиадный кружок. На полном серьёзе утверждал, что математика помогает держать тварей подальше: стоит начать нервничать — придумываешь какой-нибудь пример и пытаешься решить в уме.
Всё было бы нормально, оставайся у неё хоть какое-то время на олимпиады в перерывах между репетиторами и кружками. Экзамены на носу, девятый класс, и, если она хочет остаться в лицее — надо приложить усилия.
«А то ты не знаешь, что олимпиадникам дают поблажки», — резонно возражал в ответ на это Женька, живой тому пример. И Оля мялась, боясь прыгать в неизвестность, менять репетиторов на олимпиады: а если не выйдет, а если среди остальных ребят в олимпиадном кружке она окажется полной дурой?
Решиться казалось сложнее, чем смотреть в глаза твари из пространственной петли, сжимая в руках обломок ножа. И даже сложнее, чем ломать собственное видение мира, заставлять себя поверить, увидеть и ощутить чудовищ вокруг себя — и бросаться вперёд, в кишащую демонами тьму.
Она не боялась чудовищ, но боялась показаться глупой и слабой, и Женька никак не мог этого понять. Да Оля и сама не могла.
— Короче, — закончил Женька, когда она так и не ответила на реплику о репрезентативной выборке, — это ноябрь. Всякое может случиться. А может и не случиться. Чёрт его знает.
Вдали серел унылый забор физико-математического лицея №6.
========== Глава 2. Лай ==========
Оля кипела. Злиться было нельзя — на улице тварей всегда водилось много, и любая из них могла соблазниться бурными эмоциями и прилипнуть так, что не отвяжешься потом — но она всё равно злилась.
— Да погоди ты, — Стаська, запыхавшаяся, догнала её на самом выходе со школьного двора, требовательно дёрнула за рукав, чем вызвала очередную вспышку негодования. — Что, неужели всё так плохо?
— Ещё хуже, — огрызнулась Оля, но руку не отдёрнула. — Совсем поехала уже, дура старая! Сама же видела!
Стася сочувственно покивала. Низкорослая, полноватая, она доставала высокой и угловатой Оле лишь до плеча — но в такие моменты всегда казалось, будто подруга смотрит на неё наравне, а то и сверху вниз.
— Может, всё ещё наладится? — робко произнесла она. Оля скривилась.
— Ага, как же. Это Жужелица, ей бы только поиздеваться над кем. Не наладится, не исправит и вообще, «сама виновата, нужно было учить». Ей даже олимпиадники сказали, что мы не проходили эту тему! А она как обычно.
— А ты откуда знаешь, что не исправит?
— Так она сама сказала.
Учительский контингент в лицее был, в общем, довольно приятным, за исключением двух старых кошёлок, портивших жизнь и ученикам, и другим учителям. Вивла, преподаватель русского языка, чей скрипучий голос и въедливый характер снились иным в кошмарах даже после выпуска.
И Жужелица, чтоб её. Светлана Викторовна Жужелова. Химичка. Невыносимо громкая, шумная и хамоватая любительница ставить оценки по велению левой пятки. И, если раньше Оле как-то удавалось избежать её карающей длани, то сегодня всё пошло наперекосяк.
— Ты знаешь, что она мне заявила, когда я подошла к ней после уроков? — Оля продолжала кипеть. — Что я девочка, а девочки по большей части тупые и для химии не подходят!
— Чего?! — теперь уже завелась Стася, о чьей склонности к феминизму Оля догадывалась уже давно. — Она ж сама женщина!
— Ну, она типа «не такая». — Оля негодующе фыркнула. — Блин, ладно. Хорош уже про эту дуру.
Она с опаской покосилась за плечо одноклассницы. Ну да, конечно. Тут как тут. Не только мелочь, на которую Оля давно уже даже перестала реагировать, но и что-то совсем другое. Игольчатое, серо-фиолетовое, истекающее соком, что пачкал и без того грязный снег сиреневыми пятнами.
— Лучше расскажи что-нибудь хорошее, — вздохнула она. — Про книги. Про аниме. Про корейцев хотя бы.
— Как раз хотела сказать, — победно улыбнулась подруга, поправляя на носу очки в тонкой, почти круглой оправе. — Недавно прочитала крутую мистическую штуку, про чудовищ, тебе скинуть? Она самиздат, на сайте лежит…