Наконец телефон завибрировал, и она не удержалась: включила экран и потянулась к значку мессенджера.
«Я приеду обратно так быстро, как смогу, хорошо?» — гласило сообщение. Оля ощутила, как захлёстывает с головой безнадёжное отчаяние, и отпечатала в ответ:
«Хорошо) Всё будет нормально)».
Они оба понимали, что он не приедет. Они оба понимали, что нормально больше не будет. И что опасность никуда не делась — тоже понимали.
Что бы ни случилось несколько дней назад за гаражами, для их судьбы это стало началом конца.
========== Межглавье ==========
Всё шло не так. Всё переплеталось, мешалось между собой в причудливом нагромождении линий и силуэтов — то тёмных и расплывчатых, то, наоборот, слишком чётких.
Оля бежала по платформе, путаясь в полах собственного пальто. Люди, сонные и неповоротливые, не расступались, и ей приходилось лавировать между фигурами, замотанными в толстые куртки и шарфы. Было холодно. Очень холодно: зима на дворе, недавно ударило минус двадцать — та ещё погодка для Москвы.
По сравнению с Севером, конечно, тепло, но…
В голове у Оли плыло и кружилось. Последствия детской травмы — или она просто заболевает? Почему реальность кажется ей настолько размазанной, как будто и не реальна вовсе? От чего она бежит?
Откуда она, чёрт возьми, знает, какая сейчас погода на Севере?
Ответов не было. За Олей кто-то сопел, кто-то большой, грузный и тяжёлый, кто-то, кто кинул на неё подозрительный взгляд сегодня в вагоне, когда она обнаружила в сумке не пойми как там оказавшийся телефон. Или — не он? Или это было вчера? Или позавчера?
Оля потеряла счёт времени, Оля металась по платформе, как пойманная птица. Всё не складывалось. Она жила в неправильной жизни. Что-то было не так. Всё было не так.
— Чьё имя я забыла? — беззвучно шептала Оля, продолжая натыкаться на спины людей, мучительно медленных и сонных. Она не помнила уже, что идёт по её следам, зная лишь одно: чем бы оно ни было, это существо связано с тем, что она забыла. С событиями холодных ноябрьских дней времён, когда она ещё училась в школе.
С тем, что произошло в её девятом классе.
— Я училась в лицее номер шесть… — помертвевшими губами шептала Оля. — С математическим уклоном, до одиннадцатого класса… училась… в «Б»-классе, дружила с девушкой по имени Стася… и этим человеком.
Заметку она наконец-то проверила: не помогло. Фотография, прикреплённая к короткому сообщению, изображала взлохмаченного темноволосого подростка с на удивление светлыми серыми глазами и в свитере не по размеру. На лице мальчишки темнели следы недавних синяков, но в камеру он смотрел с лёгкой и немного грустной улыбкой.
В самой заметке было всего два слова.
«Не забывай».
И всё. Ни имени, ни описания, ни малейшей зацепки, кем был этот мальчик и что за история связывала их с Олей. Но почему-то при взгляде на фото сердце начинало заходиться невозможной тоской, и на глаза наворачивались слёзы, точно с памятью об этом человеке из её жизни ушло что-то невозможно дорогое и родное.
Кем он ей был? Как его звали? Они встречались — или просто дружили? Или он вообще приходился ей родственником?
Оля не знала о нём ничего, но ей мучительно хотелось вспомнить. И она бежала — бежала вперёд, из вагона, с платформы, подальше от тёмных силуэтов, что стремились затащить её обратно в бездны забвения.
К выходу из метро, на декабрьскую утреннюю улицу, где уже начинали понемногу гаснуть фонари.
========== Глава 21. Холодно ==========
Нос закладывало от холода, и Оля дышала ртом. Сегодня с утра поднялась пурга да так и не закончилась. Снег залетал в приоткрытый рот и таял, оставляя на губах и языке горьковатый привкус. Ощущение холода — вот всё, что ей оставалось.
Она брела в школу одна, поодаль от всех, пытаясь не попасться никому на глаза. Даже если бы по дороге к Оле не пристали местные задиры, всё равно толку от общения со сверстниками было мало. Прошёл месяц, а они всё так же пытались при встрече расспросить её, узнать побольше о том, что случилось тогда с Гошей и остальными.
Никто не верил, что она не знает. Оля и сама не верила.
Теней в школе появилось как будто больше. Одноклассники и сами стали как тени — бледные, хмурые, настороженные. Её не то чтобы травили, но… побаивались. Шепотки «ведьма!» летали вокруг парт, как мелкие призрачные твари, и каждый раз, когда такие переговоры доносились до Оли, внутри неё что-то медленно умирало.
Без Женьки стало намного хуже. Ноябрь закончился, а сны никуда не делись.
Стася прошла мимо, демонстративно не заметила Олю, побежала вперёд, увязая зимними сапожками в густом снегу. Оставалось только вздохнуть и продолжать идти в своём темпе.
Женька уехал через неделю после памятного разговора. За эти дни они успели увидеться только однажды, и он много говорил ей, что вернётся, обязательно вернётся, вот после девятого класса переведётся куда-нибудь с проживанием — и приедет к ней, пусть только подождёт. Говорил, чтобы она берегла себя. Говорил, что «они» вряд ли снимут её с крючка, так что ей стоит быть внимательнее и не попадаться в возможные ловушки. Оля размеренно кивала и улыбалась, стараясь, чтобы он не заметил, как дрожат её губы.
На прощание она попросила фотографию, и Женька, ненавидевший камеры Женька, согласился. Фото так и осталось храниться в телефоне. Зачем? А кто его знает. Может, чтобы Оля-из-будущего, одинокая Оля в московском метро посмотрела однажды на эту фотографию и вспомнила мальчика из своего прошлого.
Может быть — потому что так было спокойнее. Она и сама не знала.
Кроме фотографии, у неё остались разве что обломки фонарика. Для чего — кто теперь разберёт. То ли на память, то ли как своеобразный оберег, способный хоть немного защитить от подступающей темноты. Вот только на что он, сломанный, годился?
— Сделай что-нибудь, — попросил Женька перед отъездом, — чтобы они до тебя не добрались. У меня уже нет ни времени, ни возможности, но ты… постарайся держаться тут, хорошо?
— Хорошо, — ответила Оля, но с тех самых пор ничего толком не сделала, провалившись в стылое отчаяние, холодное, как эта зима.
Холодно. Холод — всё, что ей оставалось. Внутри, в классе, во взглядах бывших друзей и на кончиках озябших пальцев танцевал проклятый мороз, который ей больше нечем было растопить. Не осталось ни планов, ни идей, ни возможности противостоять судьбе.
Возможно, причина лежала в одиночестве. Может быть — в ощущении собственной беспомощности. Женька был прав: его отъезд ещё на деление приблизил стрелки внутри неё к двенадцати.
Они продолжали общаться: через соцсети, через видеозвонки. Женька оставил ей сканы страниц дневника своей матери, и иногда по вечерам Оля перечитывала записи Марины, уже особенно не скрываясь. Самостоятельно пыталась углубиться в шифровку — но не находила зацепок.
Он писал, что на Севере всё почти так же, как и у них — только снега больше. А ещё расстояние между населёнными пунктами огромное. Так просто из города в город не добраться. Это эфемерное общение отчасти заменяло реальное — но только отчасти.
Сначала Оля боялась говорить о чудовищах по телефону, но потом осмелела. Другого пути всё равно не оставалось. Всё, о чём они беспокоились раньше — заметят, начнут задавать дурацкие вопросы — стало неважным, и теперь прятаться толку не было.
Её начали считать даже более странной, чем когда-то считали его, и друзей у Оли практически не осталось.
Нужно было что-то делать. Искать зацепки, разговаривать с людьми, пытаться добраться до правды и выйти на тех, кто послал Гошу по их души. Не выходило. Оля чувствовала себя так, будто с Женькой на Север отправились все её силы и желание что-то менять.
Отправились — и замёрзли там, превращённые в глыбу льда. Эта глыба порой шевелилась внутри, неумолимо царапалась в нежную плоть зловещими стрелками, которые больше ничего не останавливало. Порой Оля как будто наяву слышала тиканье часов, что отсчитывали время до неизбежного.