— Ты что принял? — капризно спросила Люда, когда он прошёл мимо неё, зыркая по сторонам, как не в себе. — Отцу расскажу, что ты наркотой начал баловаться! Совсем от рук отбился…
Брат не обратил на мачеху никакого внимания. Обычно он бы тут же вызверился в ответ, облил бы её словесными помоями — а потом отвечал бы перед отцом, который, как всегда, встал бы на сторону новой жены. Но сейчас ядовитая Людина реплика пролетела мимо его ушей.
Наташа успела догнать Гошу прямо у входа в его комнату, но тот хлопнул дверью перед её носом и закрылся на замок.
Следующие несколько дней он не выходил. Люда стучала было, пытаясь проявить хотя бы формальную заботу о пасынке, но от всех её попыток выкурить Гошу из комнаты веяло такой фальшью, что на неё не купилась бы даже Наташа. Отцу было всё равно. Он появлялся дома чуть ли не за полночь, а уходил раньше, чем дети обычно просыпались в школу. Вряд ли папа вообще заметил, что с сыном творится неладное.
— А как же ваша мама? — не выдержала Оля. История Наташи становилась всё более неприятной с каждым новым словом. Вечно занятой отец, равнодушная мачеха, полное отчуждение… Неудивительно, что дети в семье Фроловых росли странноватыми. Озлобленность Гоши, равнодушие его сестры по отношению к опаснейшим тварям — всё становилось ясным. В такой ситуации любой бы отбился от рук. Ничего удивительного. Но…
— А что мама? — непонимающе переспросила девочка. — Мама ушла.
— Как будто это что-то меняет! — воскликнула Оля. — Вы же могли её найти! Могли послать отца и уехать к ней, раз уж дома было так плохо. Или хотя бы разговаривать по телефону, советоваться там или…
Наташа снова вздохнула, став похожей на взрослую.
— А папа нам её нового телефона не дал, — погрустнела она. — Мы пытались её найти, но она как будто пропала. Даже в интернете ничего. В соцсетях. И когда мы спрашивали, он не отвечал. Так что… я даже не знаю, жива ли она. Папа говорил, что жива, но я не знаю, можно ли ему верить.
— Ужас какой, — протянула Оля. Ей было невыносимо это осознавать, но рассказ девочки будил внутри сочувствие к Фролову, непрошеное, жестокое. Уходила ненависть, сменяясь стыдом и растерянностью.
А с ними приходило сожаление. Впервые за эти дни она подумала: что, если они с Женькой были неправы?
Что, если Фролов вовсе не был монстром — и ему можно было помочь?
— Мне тоже жаль, что мы не смогли найти маму, — протянула Наташа. — Наверное, она бы смогла отговорить его. Но её не было рядом. И случилось… плохое.
Наташе Гоша тоже не открывал. Иногда она слышала из-за закрытых створок то ли стоны, то ли всхлипы, и ей ужасно хотелось оказаться там, внутри, хоть как-то помочь брату с происходившим. А происходило, судя по звукам, что-то ужасное.
В эти дни ей впервые за недолгую жизнь стало по-настоящему страшно. Не за себя: за брата.
До сих пор Наташа полагала, что бояться совершенно не умеет. Теперь — с изумлением прислушивалась к собственным ночным рыданиям, что смешивались со стонами брата за стеной, и чувствовала, как обмирает сердце.
Она поняла, что он ощущал. Поняла, когда «драконы», что раньше были лишь забавными декорациями на фоне повседневной жизни, вдруг превратились в хищников, диких и опасных, приходивших к ней каждую ночь, голодно скалившихся из углов. Она начала бояться — и они чуяли этот страх и тянулись к нему, как к изысканному лакомству.
Пусть причиной её страха были не чудовища, их нелюдскую жажду это не останавливало. Они шли на её тревогу.
Наташа поняла брата — но поняла слишком поздно.
Когда двери его комнаты наконец распахнулись, и Гоша, похудевший и осунувшийся, выглянул на свет, она не сразу его узнала. И не отросшие волосы, не многодневная щетина на лице, не синяки под глазами стали тому причиной. Нет: что-то в нём неуловимо изменилось, будто за несколько дней затворничества угрюмый и замкнутый одиночка превратился в малолетнего лидера с железными кулаками.
И змея. Существо, похожее на игрушку, настолько оно было маленьким и забавным, росло из его плеча, как причудливый гриб растёт из ствола векового дерева.
Когда Наташа увидела брата, она на миг потеряла дар речи. А Гоша только улыбнулся и тягуче, почти нараспев произнёс:
— Видишь, мелкая. Теперь я сильный. Теперь у меня есть фамильяр.
========== Глава 24. Ненависть ==========
— Чёрт возьми! — вырвалось у Оли. До сих пор она слушала Наташу почти спокойно, догадываясь, что случится дальше — но преображение Фролова в симбионта всё равно ударило по нервам.
— Да, — грустно кивнула девочка. — С того дня он уже не был прежним.
Через несколько дней Гоша избил Люду. Они с мачехой и до того были на ножах, ругаясь по каждому поводу, но их ссоры никогда не выходили за пределы словесных перепалок. А теперь всё было не как раньше, точно неведомая дикая сила, проснувшаяся в нём, искала выхода в неуёмной жестокости.
— Я должен был сдать тебя ментам, — говорил отец вечером, сидя на кухне. — Ты понимаешь, что натворил, ублюдок? Люда в больнице, у неё выкидыш. Ты не просто избил её — ты убил свою будущую сестру!
— У меня уже есть одна сестра, — шипел Гоша в ответ. — Других мне не надо. Ты сам хорош. Плодишь отродье от каких-то шлюх…
Наташа подслушивала разговор, тихой тенью прижавшись к закрытым дверям кухни. Она не должна была этого слышать. Но тревога за брата оказалась сильнее отцовского запрета.
Когда из его плеча выросло существо, Гоша изменился. Стал более дерзким, более грубым, более наглым. Но при этом — необыкновенно, нечеловечески притягательным. Она заметила это даже в школе: ребята, что раньше старались держаться от брата подальше, вдруг прониклись к однокласснику интересом, а потом — искренним уважением, и всего за несколько дней он сколотил из них небольшую банду.
Банду, где он был королём, а остальные — его вассалами.
Может, Гоша думал, что подобное сработает и с папой?
— Это что ещё за речи! — повысил голос отец и вдруг устало вздохнул. Наташа подумала, что он махнул рукой, но видеть этого не могла. — Я понимаю, ты отбился от рук. Люда говорила, ты употреблял наркотики…
— Враньё! — перебил его брат. — Не жрал я наркоту. А Люда твоя — тупая сука, животное, которое только и думает, как свою жопу за богатого пристроить. Я бы снова ей рожу сломал, если бы под руку попала! Десять раз ещё! Тварь крашеная…
— Прекрати немедленно!
Возглас отца просвистел в воздухе кнутом, и даже Наташа болезненно дёрнулась. Гнев, что звучал в папиных словах, невольно хлестнул и по ней.
— Послушай. Может быть, — уже спокойнее произнёс тот, — я и впрямь не уделял вам с Наташей должного внимания, и именно поэтому ты вырос… в то, во что вырос. Не думаю, что дело в этом, но допустим. Даже если так — тебе уже самому пора брать на себя ответственность. Ментам я тебя сдавать, конечно, не буду. Ты всё-таки мой сын, и такой позор мне не нужен. Но ты будешь наказан.
— Я просто избавил мир от ещё одного тупого животного! — рявкнул Гоша. — Не тебе меня винить! Ты что сделал с мамой, козёл? Куда ты её дел? Почему бросил нас с Натахой одних? И вот теперь эта сука беременеет, и ты носишься с её пузом, словно оно из золота, а мы с Нат — грязь под ногтями!
Как будто ты сам относишься ко мне лучше, с обидой подумала Наташа за дверью. Особенно в последние дни.
— Я не… — начал отец и умолк. Похоже, он начал терять терпение.
— Что, нечего сказать? — ядовито поинтересовался Гоша. — Верни мне мать. Дай мне её контакты. Сто раз просил! Но тебе проще было повторять, как дебил, что с тобой нам лучше. Куда лучше? С кем? С тварью этой крашеной? Знаешь, что? Если ты считаешь, что я убил будущего Людкиного ребёнка, то я бы его ещё десяток раз убил!
Повисла звенящая тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов.
— Весь в неё, — вдруг холодно произнёс отец, и Наташа за дверью обмерла. — Думал, хоть из вас двоих без её влияния что-то хорошее получится, а нет… поганая кровь всегда своё возьмёт.