Хотя бы понять, о чём он говорит!
— Посмотри на меня, — продолжил Женька. С каждым словом из его голоса уходило холодное безразличие, сменяясь запалом. — Я не чувствую холода. Меня никто не преследует. Мне незачем скрываться и прятать эмоции. Я наконец могу пытаться жить по-человечески! И ты говоришь о жертвах? Чёрт, да я жалею, что раньше не согласился!
Оля вспомнила: школьная линейка, неожиданная игра в снежки, его непривычная оживлённость и серое северное небо над головой. Чистое. Ни единой твари.
Она ведь и сама думала о том же всего полчаса назад, разве нет? Что проклятье, нависшее над ними, сделало худший из возможных подарков — ощущение, будто они могут быть нормальными людьми с нормальной человеческой жизнью. С жизнью простых тинейджеров, чьё существование не отравлено, не исковеркано постоянной опасностью, близостью чудовищ, зловещей тьмой, где вспыхивают огоньки.
Вот только…
Каким бы приятным ни было чувство мнимой безмятежности, оно могло лишь обманывать. Они не спаслись от опасности — всего лишь попали в самое сердце шторма.
Женька не мог этого не понимать.
— Я догадываюсь, о чём ты, — начала она, — но… это же неправда. Вся эта… нормальная жизнь.
— Неправда? — переспросил он, нахмурившись, и отсветы в глазах стали как будто ярче. — Да какая к чёрту разница?
— Что…
— Ты понимаешь, о чём говоришь? — Женька одним резким движением вскочил из-за столика и теперь почти кричал, нависая над Олей, как в дешёвом кино. — Ты так жила несколько месяцев! Всего. Несколько. Месяцев! И посмотри, что случилось! А пятнадцать лет такой жизни хочешь? Почти шестнадцать уже? Без понимающих родителей, вообще без людей, которые хоть что-то обо всём этом знают?
Торговый центр был почти пуст, но Женька говорил так громко, что с соседних столиков к ним начали оборачиваться люди. Он этого, кажется, и вовсе не замечал и только продолжал повышать голос.
— Да ты понятия не имеешь о том, что это такое — расти с чёртовой способностью видеть! Не понимать, как это, откуда это, шугаться от всего, потерять всех близких, не заводить друзей, чтобы никого не подвергать опасности — ты реально ничего не знаешь!
Оля смотрела, как на обычно бледных щеках расцветают пунцовые пятна, причудливо гармонируя с алыми отсветами в глазах, и ей становилось невыносимо горько. Даже не страшно уже.
Он бы никогда так не поступил, если бы не обстоятельства. И никогда бы не сказал ничего подобного, будь всё в порядке.
— Успокойся, — позвала она, стараясь говорить мирно и сдержанно, — прошу тебя. Я… понимаю, правда, и…
— Да хватит уже, — Женька перебил, но голос и впрямь понизил, продолжив уже тише и ровнее. — Я давно думал, что такие, как я и мама, или Фролов, или эта Наташа твоя — не жертвы, а наоборот. Корень всех зол. Мы вроде как предназначены для той стороны мира, где живут чудовища. И ничего с этим никогда не поделаем. Можем только умереть — или присоединиться к ним.
Из каких бездн альтернативной логики он выудил это заключение?!
Она вспомнила стычку за гаражами, протяжные нотки в голосе Фролова — «я даю тебе последний шанс: да или нет?». И Женькин ответ, тихий, но твёрдый: «Нет. Никогда».
А сейчас он говорит, что давно думал о подобном? Быть не может. Перед ней стоял не тот человек, которого она знала и которого считала другом, а нечто совершенно иное. И незнакомое.
Хотя… может, она просто была не в курсе, что он прячет на дне своего омута? Может, события этих дней всего лишь выплеснули на поверхность скрытые мысли и тревоги?
— Мне кажется, ты не… — осторожно начала Оля, но Женька снова не дал ей договорить.
— Не прав? Но это всё объясняет! Ты сама посмотри. Как только я перестал убегать от очевидного и просто принял его как есть, жить, как видишь, стало проще.
Он усмехнулся куда-то в пустоту и добавил:
— Жаль только, я это понял, только когда ты оказалась в опасности. Сообрази я раньше, многих неприятностей можно было бы избежать.
Оля напряглась: по восприятию тревожно царапнуло. Что-то было не так в его речи, такой пламенной и одновременно такой бессмысленной. Пусть слова Женьки звучали искренне и, в общем, правдиво, пусть она понятия не имела, насколько трудно ему приходилось всю жизнь и какие тайные мысли он прятал от мира, — с этим сложно было поспорить — но что-то в его словах казалось… неправильным.
Она посмотрела Женьке в глаза. Красные огни стали ярче, а лицо пересекала всё та же странноватая, нехорошая улыбка, от которой по коже шла дрожь. Знакомая, очень знакомая. Где Оля такую видела? Когда?
Её вдруг осенило.
— Ты же прямо как она сейчас!.. — охнула она раньше, чем успела додуматься прикусить язык. — Прямо как Марина… тогда, в те дни, когда в её теле было…
И запнулась, увидев, как резко он переменился в лице. Поняла, что зашла слишком далеко, но сказанного вернуть уже не могла.
— Окей, это было… жестоко, — медленно произнёс Женька. — Хотя, если задуматься… ты, может, и права. Ха! Есть у меня кое-какая догадка на этот счёт. Так что, может быть, мы с ней похожи сильнее, чем мне казалось.
Олю словно холодным душем окатили. Она никак не могла привыкнуть к резким переменам его настроения, которые, видимо, преследовали всех симбионтов — достаточно было вспомнить Фролова. И он теперь навсегда останется… таким? И дальше будет хуже? И так до тех пор, пока он сам не станет монстром? Как его мама?
Мама…
Всё-таки Женька пошёл в неё. Оля уже пожалела о сгоряча сказанных словах, но она ведь и вправду ухватила суть — сейчас он как никогда был похож на Марину. Слишком похож.
Настолько, что в конечном итоге, сам того не осознав, повторил поступок матери. И в этом как раз крылась разгадка.
Марина отдала себя чудовищам, чтобы спасти сына. Он — чтобы спасти подругу.
С чего бы ему спасать Олю, если симбиоз — предназначение всех «видящих»? Если для неё такой путь — тоже лучший из возможных?
— Ты говоришь, что такие, как мы, созданы для темноты и жути, — пробормотала она, и собственный голос показался чужим и взрослым, — но при этом прячешь меня от «них» и делаешь всё, чтобы они не вышли на меня снова. Врёшь мне ради этого. Держишь подальше. Это как-то… нелогично, не находишь?
Если бы Женька и впрямь считал так, как говорил, первое, что он бы сделал, — попытался бы донести свои идеи до Оли. Она тоже видела чудовищ. Её это касалось в той же мере, что и его.
И всё-таки он поступил иначе. И продолжал поступать даже сейчас.
А значит, это не Женька говорил. Это тварь внутри его души шептала на ухо нужные слова, заставляя мысли плыть не в том направлении, рационализируя собственную чудовищность, вынуждая искать плюсы в худшем, что могло случиться. Шептала — и ничего не делала, не в силах перебороть желания и чувства настоящего Женьки.
Возможно, однажды всё изменится. Так, как вышло с Фроловым. Влияние монстра станет слишком сильно, и он сам отдаст её в «их» руки.
Оля не сразу поняла, что Женька уже с минуту молчит.
— Послушай, я… — начала она, но он прервал её.
— Замолчи.
А потом одним движением развернулся, подхватил рюкзак и быстрым шагом пошёл к выходу.
Оля рванулась за ним.
***
— Куда ты… так быстро… — она едва дышала, запыхавшись после бега в толстенном пуховике. — Ты… даже пальто не взял.
Оля смогла нагнать его только на какой-то пустынной улочке, наполовину заметённой снегом. Парочка невысоких домов, серая бетонная стена — пейзаж выглядел настолько уныло, что на него смотреть не хотелось. И яркое синее пятно на серо-белом фоне — Женькина рубашка.
Похоже, он не наврал. Ему действительно больше не было холодно. Совсем не было.
— Оно мне не нужно, — отозвался Женька, но всё же остановился. Хотя оборачиваться к Оле не спешил. — Так и знал, что ты погонишься.
— Куда я денусь, — пробормотала она, приближаясь и набрасывая ему на плечи прихваченное с собой пальто. — Ни за что не поверю, что ты и от простуды теперь защищён.