Коржаев притворил за собой дверь, и давно не смазанная петля противно заскрипела. Он вздрогнул и оглядел свою комнату, пыльную, захламленную, чужую. Сел на старый, продавленный стул и долго задумчиво смотрел перед собой. Хаос, хаос. И вокруг — хамы, сплошные хамы. Сердце больно, с шумом шевелилось в груди.
Порфирий Викентьевич сварил на спиртовке кофе и, закутавшись в махровый халат, улегся на тахту. Комната, освещенная небольшим самодельным торшером, была погружена в полумрак.
«Погорел, погорел. Погорел, — думал Коржаев. — Растерялся как молокосос зеленый. Чего, спрашивается? Ну, мои детальки. Для работы, для нового оборудования, мол. Что врачишка этот, что милиционер — много они в аксах понимают? Сказал бы „мои“ — и все тут, конец. Отвязались бы. Господи, господи! Отказался, отказался, дурак! Конечно, подозрительно. Не психи же они — своими руками товарец-то вынули. И погорел. Теперь вся надежда, что мент, растяпа, пузырек в больнице оставил. А то сидеть мне на нарах. Теперь Хромого надо предупредить. Мало ли что получиться может. Пусть к любым гостям будет готов. На него-то наплевать. А если его за штаны, да он — в раскол? Тогда как? Да-а, видать, стар я становлюсь. Ай-яй-яй, столько лет по краю ходил, и ничего, и ничего… А тут все сразу… И пес этот на „Волге“. Господи боже, за что караешь? Две тыщи — как корова языком…»
Коржаев встал, охая, подошел к старому, рассохшемуся письменному столу, долго копался в ящиках, наконец нашел почтовый конверт и мятый, пожелтевший лист бумаги. Аккуратным, каллиграфическим почерком написал: «Джага, Фуражкин случайно снял последнюю перелетную дичь. Но псы след не взяли. Не знают, откуда нюхать. Скажи Хромому, чтобы на охоту не ходил. Пусть ждет сезона». Долго вспоминал что-то, потом вывел на конверте: «Москва, Большая Грузинская улица, дом 112, квартира 7, Мосину Ю.». Послюнил языком край конверта, заклеил, провел еще раз по нему рукой. Задумался.
Невеселые размышления Коржаева прервал короткий звонок в уличную дверь. «Один звонок. Это ко мне. Кого бы еще в такую поздноту нелегкая принесла?..»
Коржаев положил письмо в карман халата, вышел в коридор и открыл дверь. На лестнице стоял красивый, хорошо одетый молодой человек в очках.
— Мне Коржаева Порфирия Викентьевича, — негромко сказал посетитель.
— Это я.
— Из ОБХСС. Разрешите войти. — Молодой человек небрежным движением выдвинул из верхнего кармана пиджака красную книжечку и направился в квартиру.
— П-пожалуйста, — проговорил, холодея, Коржаев. «Вот оно, не кончилось, значит, с аксами-то…» — пронеслась торопливая мысль.
— Я из ОБХСС, — повторил, войдя в комнату Коржаева, молодой человек. — На основании ордера прокурора мне поручено произвести в вашей квартире обыск. Оружие, ценности, отравляющие вещества предлагаю выдать добровольно.
— Да какое у меня, старика, оружие? — пролепетал Коржаев. — Да и ценностей никогда у меня, милостивый государь, не было, вы хоть весь дом переверните… — «Очкарик проклятый, пес, вынюхал все-таки…» Коржаев с ненавистью посмотрел на посетителя… -
— Это все вы так поначалу говорите, — отрубил молодой человек. — А как начнут облигации да бриллианты сыпаться, так сразу «ах!», да «ох!», да «не мое это все, бабушка в наследство оставила», — а бабушка-то до войны умерла; какие у нее трехпроцентные облигации?
— Да нет у меня облигаций никаких, — повторил Порфирий Викентьевич. — Ищите-с.
— Распишитесь вот здесь, на протоколе, да и начнем.
Дрожащими руками Коржаев расписался на бланке, и «очкарик» приступил к обыску. Спокойно и методично, быстрыми, ловкими движениями молодой человек открывал ящики шкафа, стола, шифоньера, выкидывал их содержимое на тахту, осматривал и небрежно запихивал вещи обратно.
Было тихо. Коржаев постепенно приходил в себя. Он был напряжен, как человек, который хочет вспомнить что-то давно знакомое, реальное и все же неуловимое. Мысли гремели в голове торопливо и бестолково, как медяки в копилке. Память, словно патефонная игла в заезженной борозде, заела на какой-то дурацкой блатной песенке: «Дело сделал свое я, и тут же назад, а вещи к теще, в Марьину рощу…» Какие вещи, к черту? Господи, спаси и помилуй! К теще — в Марьину рощу… Почему в Марьину рощу? Я жил в Москве на Пушечной улице. Да, в маленькой комнате на Пушечной улице, уютной и спокойной, как бомбоньерка. К теще, к теще… Почему к теще? Жена. Да, жена сидит в мягком кресле, а я стою около письменного стола. И так же, как сейчас, в комнате идет обыск. Так же, как сейчас. Так же, как сейчас. Так же? Нет, не так… Вспомнил, вспомнил! Не было тишины! В комнате был шум: с соседкой-понятой громко разговаривала дворничиха; другая соседка — тоже понятая — часто и шумно вздыхала: «Надо же, надо же!..» Пожилой следователь беседовал с оперуполномоченным…
Вот, вот что он пытался вспомнить! Во время обыска были люди, много людей, и перед обыском следователь дал ему прочитать бумагу, в которой было ясно написано, почему, за какие грехи производится обыск. А сейчас? Понятых нет, и следователя нет, и бумаги никакой! И еще — он вспомнил это четко — был бланк протокола обыска. Бланк! Бланк, а не бумага, отпечатанная на машинке. Нет, тут что-то не так!
Он прокашлялся, хрипло спросил:
— Позвольте узнать, молодой человек, за что у меня делают обыск?
— А то вы сами не знаете! Нечего прикидываться.
— Да я и верно не знаю. Вы уж мне скажите — это по закону полагается!
— Ишь ты, законник! Не мешай работать. Про закон вспомнил. Ты лучше припомни, где ворованные часовые детали лежат!
— Опять же без понятых ищете, гражданин. Непорядок…
— Понятых? Что ж, давай соседей позовем. Я же для тебя, дурака, старался. От соседей стыда потом не оберешься!
— Ничего, стыд не дым, а вы уж мне свой документик-то покажите, уважаемый начальник. А то искать ищете, а кто ищет — неизвестно.
— Сколько раз тебе повторять, из ОБХСС я. И нечего тебе о моих документах думать, о себе лучше подумай!
«Жулик, точно жулик. И в какой момент подгадал! Сволочь. Это Хромого номера! — Старика захлестнула волна острой ненависти к проходимцу. — Хотел воспользоваться растерянностью, ограбить, отнять кровное…»
— Ладно, — твердо сказал Коржаев, — хватит комедию-то ломать! Давай документ, или я сейчас милицию позову!
— Ты что, дед, с ума сошел? Или ты милиции что-нибудь про часики рассказать хочешь? — сказал «очкарик» и шагнул к Коржаеву.
— Стой, жулик! — обезумев от ярости, захрипел старик. — Я сейчас людей, соседей позову. Я тебе, негодяй, покажу, как честных людей грабить!
Сознание своей правоты перед законом по сравнению с этим проходимцем опьянило Коржаева. Теперь он уже был твердо уверен, что это штучки Хромого. Лихорадочно выкрикивая угрозы, он пошел навстречу грабителю…
— Стоп! — неожиданно спокойно и негромко сказал тот. — Вот мой документ.
Он сунул руку во внутренний карман пиджака, резко вынул ее, и боль, оглушительная, палящая, ударила в глаза Порфирию Викентьевичу, в переносицу, отдалась в затылке, перевернула весь его мир и куда-то ушла, забрав с собой и незнакомца, и комнату, и все мысли и заботы…
СВОДКА
о происшествиях по городу за 22 июня 196* года
П. I. Убийство
В квартире 112 дома No 77 по улице Чижикова в 7 часов 20 минут соседями обнаружен труп гр. Коржаева Порфирия Викентьевича, 1898 года рождения.
На место происшествия выезжали опергруппа дежурного по городу и судебно-медицинский эксперт. Установлено, что смерть гражданина Коржаева наступила в результате сильного удара тяжелым предметом в область переносицы. Денег и ценностей не обнаружено. Сохранность имущества Коржаева проверяется через его соседей и знакомых.
С места происшествия изъяты:
1) Настольные часы со свежим пальцевым отпечатком, отличающимся по типу папиллярных узоров от пальцевого отпечатка Коржаева.
2) Зашифрованное письмо, адресованное гражданину Мосину Ю. в Москву.
По заявлению соседки потерпевшего — Осовец О. А. — в 23 часа 30 минут у него находился посетитель, мужчина, голос которого она слышала. Приметы посетителя неизвестны.