Механизм карманных часов.
— А что вы мелете на вашей мельнице? — спросило Сердце.
— Ничего не мелю, я делаю время.
— Время? — с изумлением воскликнуло Сердце, — это что за штука?
— Как вам сказать, — проскрипели Часы. — В точности я сам не знаю, но это очень драгоценная вещь, потому что мой хозяин говорит: «Время — деньги!» А деньги, говорят, управляют миром. — Я играю в жизни очень важную роль. Меня носят наркомы и президенты и во всех важных делах со мной советуются. И все же, люди по отношению ко мне так же неблагодарны, как и к вам. Судите сами, я уже двадцать лет служу моему хозяину, а это, ведь, не фунт изюму съесть! В секунду я тикаю пять, а, стало быть, в чес восемнадцать тысяч раз, а в сутки четыреста тридцать две тысячи раз. В год это выйдет сто пятьдесят восемь миллионов раз! День и ночь работаю я непрерывно. Мой маятник, о котором я упоминал, не больше кольца на пальце моего хозяина; он вращается то в одну, то в другую сторону целые годы подряд и так быстро, что его едва можно разглядеть! Если бы пустить это колесо катиться вперед, то оно в сутки пробежало бы тридцать шесть верст, а в три года, пожалуй, обошло бы весь земной шар! Все части мои так нежны и так тонки, оси мои тонки, как волосок, и столь же тонки крохотные пружинки. Я не ем и не пью. Мне нужна только раз в несколько лет капля масла — и все же люди неблагодарны, и ничем на них нельзя угодить! Если бы я только мог, я пошел бы бродить по белу свешу, — но нет, приходится сидеть на цепи, как какая-нибудь дворняжка!
— У каждого свое горе, — решило Сердце. — Я должно следить за тем, чтобы внутри все шло своим порядком. В жилах моего хозяина четырнадцать литров крови — целых семьдесят стаканов! — и всю эту кровь я перекачиваю шестьсот раз в одни сутки! Это, смею сказать, работа. И вместо того, чтобы облегчить мне ее, мой хозяин положительно доводит меня до болезни своим пивом и курением! А отдельные члены тела? То в голове слишком много крови, и в ней начинается боль; а то мой хозяин садится так неловко, что притискивает свои жилы, и у него «засыпает» нога, по ней, как говорится, «бегают мурашки», потому что кровь не может протиснуться сквозь трубочки. А иногда руки получают слишком мало крови и зябнут. И во всем я виновато!
— А вот я, например, — заметили Часы, — живу в долголетней войне со Стрелками. Они воображают себя самой важной частью механизма — и только потому, что хозяин на них смотрит; но когда колеса не вертятся — стоят и Стрелки. Между собой они вечно дерутся. Малая толстая Стрелка постоянно злится, что тонкая и длинная ее перегоняет; иногда она зацепляет длинную за фалды и идет вместе с ней, так что вся музыка портится. Но хуже всего самая маленькая Стрелка, постоянно бегающая по тесному кругу, как цирковая лошадь. Ей все хочется туда, к жирным черным цифрам, она то и дело цепляется за длинную тонкую Стрелку или от злости царапает циферблат, пока все они не останавливаются. Тогда мой хозяин с яростью берет меня в руки и постукивает о край стола так, что мне кажется, — внутренности вот-вот вылезут. Мало того, он еще бранится, говорит, что я «ни к черту не годная луковица», и если бы не был из золота, так он бы меня вышвырнул за окно!
— Тсс! — зашипело Сердце, — он просыпается!
И действительно, он проснулся, громко зевнул и обеими ногами соскочил с кровати.
Он соскочил с кровати и вынул часы.
Он вынул часы. — Половина пятого, — промолвил он. — Будем надеяться, что старая перечница показывает верно.
— Да, да, — вздохнули Часы. — Неблагодарность — удел труженика!
