— Ну как, Костя, поживаешь? — поздоровался Нелидов, оглядывая своего странного гостя.
— Ничего, — не раздеваясь сел Костя и нахмурился.
— Что это, Костя, у тебя на колокольне часы пошаливают?
— Ничего.
— Как ничего? то вперед летят, то отставать начнут, не уследишь.
— А зачем следить?
— Чтобы знать: по часам все построено.
— Так не строй, кто велит?
— Тебя, Костя, за это в тюрьму посадят.
— В единичное? — усмехнулся Костя.
— В единичное не в единичное, а уж там придумают, за этим дело не станет... Эх, Костя, если бы часов и совсем не было!
Костя скривил рот и, глядя в упор, спросил резко:
—Вы ничего не замечаете?
Нелидов осмотрелся:
— Ничего.
— Ничего? — Костя загрустил, — где Сережа?
— Сережа уехал, сделает свои дела, а там и вернется.
— Вернется! не верю я, все врут и вы врете, впрочем и я, знаете, скоро тоже этот магазин — к черту. Что, в самом деле, за нужда мне торчать целыми днями? Я уж по секрету скажу вам, никому не рассказывайте, я поступил... в лягушачью веру!
— Как так в лягушачью? — Нелидов перестал ходить, присел к Косте.
— Видите, слышал я, можно притянуть к себе человека так, чтобы он за тобой, как тень, следовал, так за тобой и шел бы, и ничего бы не мог делать без тебя...
Нелидов задумался.
— Его, Костя, надо пожелать крепко, всем сердцем, всею душою, и тогда возможно, человек пойдет за тобой.
— Знаю! — Костя снисходительно улыбнулся, — желал, да ничего не выходит.
— Если ничего не выходит, стало быть, вся суть только в тебе...
—Да не во мне! Средство есть. Верное. Надо лягушку. Надо изловить лягушку. Отломить у лягушки левую заднюю лапку. Высушить лапку и незаметно, чтобы никто не видел, зацепить кого хочешь. И все готово.
— Ну и в чем же дело?
— То-то и дело, не могу я достать лягушачьей лапки... заячья у меня есть...
— А ты попробуй заячьей.
— Заячья — это от другого, — Костя болезненно морщился, — это если что-нибудь такое... неохота срамиться, дать ему по шее...
Нелидову стало жалко Костю.
— Вот придет весна, — сказал он, — ты налови лягушек, их везде много, не оберешься, да и действуй.
— Мне надо сейчас! сейчас! — задрожал Костя от нетерпения.
И сидел так мучительно долго, надутый, с выпученными глазами, и надувался, как лягушка.
Нелидов не раз заговаривал, но Костя молчал; лицо его зеленело, как у лягушки.
И вдруг поднялся, съежился весь и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
Вышел и Нелидов. Догнал Костю.
И они шли рядом, один такой высокий и прямой, другой такой маленький и горбатый.
На душе было безветрие, каждый шаг вторил времени.
Обиходные мысли тянулись ровным столбом в стороне, а другие без помехи копались в подпольях.
Казалось, ничего нет такого на свете, — все сделает каждый, все можно сделать... А впрочем, кто его знает? — кто смеет сказать да или нет, кто подымет руку, кто поймет? И если мы принимаем, и если мы судим, — можем ли мы не принять, можем ли мы не судить? Свергая одного бога, воздвигаем небо другому, попирая одну власть, поклоняемся другой. Все — едино. А наши звезды нам неведомы. И, может быть, лягушка, зацепив мир нашей рукой, мир покорит?..
Раскрывались подполья, выходила из них своя неспокойная, вечно допрашивающая, вечно глумящаяся жизнь.
— Эх, Костя, если бы часов и совсем не было! — сказал Нелидов, вдыхая глубоко морозный воздух.
Ударял лютый мороз.
Часты, густы звезды рассыпались по небу, — золото по царскому двору. Там, казалось, сидел царь с царицей. Считал царь свои богатства, пил из золотой чаши, нанизывала царица звездный бисер.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1.
— Большое случилось несчастье...
Христина Федоровна сжала руками лоб, хотела замкнуться от этих ворвавшихся назойливых выкриков и скрипучих голосов, — от них вся стена, дрожа, колебалась.
Но часы не могли остановить своего разговора, ни успокоиться. Шли, шамкая, топоча и постукивая, — приставали к ней по-человечьему:
— Ну и принимайся за работу. — У тебя рука легкая. — Засучивай рукава выше. — Встречай, принимай дорогого гостя. — Сажай в красный угол. — Хвали горе, чтобы не плакало. Ты больше не можешь валяться в постели и ни о чем не думать, не можешь, не думая, нежиться и не держать в голове времени. —
— Оно всегда с тобой. —
— Оно идет. —
— Оно не станет ждать. —
— От него никуда не скроешься. —
— Ты больше не можешь подолгу причесываться, стоять перед зеркалом, стоять так сама с собой. — Нет, ты чем свет, подымайся на ноги. — Кое-как оденься, не прихорашивайся, все равно, только бы прилично было. — Прилично и сойдет. — И не жалуйся, не пеняй, что кофточка поистрепалась и не по моде, а у юбки подол обшаркался. Оборви тесьму, не обращай внимания. — Сойдет. — Знаешь, когда попадет так человек на зубцы нашего колесика, — колесико неумолимо, — оно не выпустит, будет тикать на самое ухо, совьет в сердце маленькое певучее гнездышко, петь будет. —