Больше нет ожидания.
Больше нет времени.
* * *
На каланче пожарный, закутанный в овчинку, в своей ужасной каске вдруг встрепенулся и, тупо вперяясь глазами в город, искал пожара, — огня же не встретив, зашагал привычно вкруг раздувающихся черных шаров и звенящих проволок.
Отходящие поезда, спеша, нагоняли ход, свистели резко, резче, чаще.
Погоняли, лупили кнутом извозчики своих голодных кляч, сами под кулаком от перепуганных, торопящихся не опоздать седоков.
Согнутый в дугу телеграфист бойчей затанцевал измозолившимся пальцем по клавишам адского аппарата; перевирая, сыпал ерунду и небылицу.
Непроспавшиеся барышни из веселого дома «Нового Света» размазывали белила по рябоватым синим щекам и нестираемым язвам на измятой, захватанной груди.
Нотариус, довольный часу, складывал в портфель груду просроченных векселей к протесту.
И кладбищенский сторож с заступом под полой шел могилы копать. Сторожева свинья хрюкала — чуяла себе добычу.
Пивник откупоривал последние бутылки. И запирали казенную лавку.
Беда и горе переступали заставу, разбредались по городу, входили в дома.
И отмеченная душа заволновалась.
Ждала казни.
Господи, просвети нас светом твоим солнечным, лунным и звездным!
4.
Маленькая сгорбленная фигурка в башлыке зайцем, буйно размахивая руками в разговоре сама с собой, приостановилась у губернаторского дома, заглянула в ворота и пошла себе дальше.
— Больно жирно будет, пускай сам понаведается! — решил Костя про губернатора, к которому задумал было идти объявить новую жизнь без времени, и, обернувшись, крикнул часовому: — никогда я не видел губернаторши, говорят, она старуха, но очень привлекательная.
На площади горел костер, и жались к огню городовой и какие-то бродяги. Кто-то из них сказал:
— Времени больше не будет.
Костя кивнул головой в знак своей милости:
— Вы правы, его больше нет и это я сделал вас свободными, отныне все можно.
Так шел он, одобряя и поощряя своих подданных, не замечая времени.
Дворники запирали ворота. По дворам выпускали собак. Шныряли какие-то серые люди, притаивались у заборов, в пролетках, дрожали и прыгали от холода.
На лавочке у прокопченного нищетой ночлежного дома примостились две старые нищенки, и как ни в чем не бывало, судачили и перемывали косточки.
Костя остановил их:
— Чего вы тут сидите, разве вы не слышали, что все кончено? — и, вынув из кармана ключ, бросил им в лицо: — возьмите это планетное мясо и раздайте голодным, я не хочу, чтобы кто-нибудь жаловался, — отныне все можно.
В это время, будто из-под земли, вырос Нелидов.
Костя сразу узнал его по высокой шапке.
— Куда ты? — остановил Костя знакомого.
Нелидов, вздрогнув, вынул часы, посмотрел и сказал:
— Полчаса времени осталось, а там... прощай!
— Повинен смерти! — в ярости крикнул Костя, возмущенный непокорством осмелившегося упомянуть о времени, и вспомнив, что оно навсегда им раздавлено, в упоении завертелся.
И вертелся, как карусели.
Ему казалось, он — карусели, на которых всякий может бесплатно кататься.
Какие-то оборванные мальчишки, высыпавшие на ночь из конур и ночлежек за мелким воровством, облепили Костю и кружились вместе с ним.
Он одобрял их, он обещал им показать балаганы, в которых цари и вельможи заиграют петрушек, а он, великий ратуй, первый и последний, сшибет для потехи солнце, ибо отныне все можно.
— Туй-туй-рата-туй! — захлебывался Костя и вертелся, вертелся.
И вертясь, чувствовал, как что-то медленно, но упорно тает в нем и что-то огромной стеной, чуть заметно, но верно наклоняется над ним, а нарастающее сознание какой-то неслыханной силы, какого-то безграничного могущества толкает его.
— Я даю вам волю, какой с сотворения мира, любви и смерти не имел ни один народ, я взял себе время и убил его, — отныне нет времени! я взял себе грех и убил его, — отныне нет греха! я взял себе смерть и убил ее, — отныне нет смерти! отныне все можно! и даю вам первый сорт, чтобы наслаждаться и утопать в блаженстве, и наслаждайтесь и утопайте вы, рабы, которым — моя воля — вырезать все и заткнуть кусками вашего же собственного мяса ваши прожорливые глотки. Аз есмь Господь Бог твой!
Какой-то оборванец сшиб с Кости шапку и, издеваясь, прыснул в лицо:
— А мне что будет?
— Ты будешь лизать зад у моей свинки, — сказал Костя и, обратившись к толпе, возопил: — приидите ко мне! — и улыбнулся, — какая я ворона!..
Шел Костя, спотыкался, вертел пальцем кружок перед носом.
Довольно уж лынды лындать, он будет днем бить до кровавой пены, а ночью, собрав лягушиной игры, пойдет на промысел: малых детей загрызать... малых, слепеньких, топить в тепленькой водице, а то холодно...