— Эту? — пугающе спросил Юрка, хотя ясно видел, что старик указал на левую, и медленно перевернул кулак на спину, как черепаху. Хозяину вышли черные.
«Кто первый расставит, тот и выиграет», — задумал Юрка и обеими руками быстро разогнал фигурки по местам в две шеренги. Старик опоздал, а ладья черной катушкой скатилась на пол. Юрка полез под столик — пожалел деда — и сам поставил ладью на крайнее поле.
Шахматный столик стоял у окна. Ветер по-кошачьи играл занавеской.
Старик-математик долго думал над ходом, и Юрка тянул шею к окну. Улица сверху (пятый этаж) была узкая, а люди, пересекавшие трамвайные рельсы, крохотные, как в стране лилипутов. Через железную ограду переползали яркозеленые кудри. Иногда казалось, что лететь до улицы надо целые сутки, а иногда — одну только секунду.
Хозяин играл внимательно и деловито. Не торопясь, но всему полю расставляя тугие силки. Юрка едва успевал вырываться из одного силка, как хозяин уже ставил новый. Все время старик пе сводил глаз с доски. О чем думал старик-математик, склонившись над доской?
«Есть идеальные формы борьбы (мир чистой идеи). Они воплощаются в жизнь. Жизнь — только несовершенный с них слепок. Вот шахматные ладьи обтекают вечные катеты, слоны скользят по гипотенузам, кони резвятся внутри трапеций. Погибнут кони, подогнут тяжелые ноги слоны, потонут ладьи… Останутся вечные формы, дающие жизнь… Как жалка жизнь в сравнении с ними, как тускла повседневность — отображение этого мира…»
Юрка делал ход и тянулся к окну.
Шагали по улице, залитой солнцем, пионеры с красными флагами, галстуками, в синих коротких штанишках. Улица, устланная свежими торцами, в свете яркого солнца была золотой. Малый впереди, проходя мимо бастионов торцов и присыхающей глади цемента со шрамами досок, тарахтал на барабане звонко и неутомимо.
С пятого этажа лиц пионеров было не различить. Пионеры шли сплошной, чуть шевелящейся лентой, дышавшей особенным ритмом. Отражения летели наверх, к пятому этажу, и на самую маленькую долю расходился звук барабана с шагом ребят. Лента врубалась в коричневую раму окна и становилась короче, короче.
Хозяин снял слона и сказал «шах». Юрка увел короля, и Хозяин снова стал ставить силки.
Было жалко, что сокращалась лента и затихал барабан. Остался короткий кусочек, но и его срезала неумолимая рама. Юрка тянулся к улице, силясь удержать уходящую ленту.
Там внизу была жизнь, и шли по солнечной улице пионеры с красными галстуками, гремя барабаном.
«Завтра, завтра, — думал Юрка, — позволят выйти», — и попробовал шевелить подбитой ногой.
Потом вернулись жильцы, принесшие свежесть финских озер, и мать, обласкавшая мальчика с подбитой ногой. Темнота упала на город. Юрты электросварщиков возникли на углах, на скрещениях трамвайных путей. Сверло верещало гигантским жуком, готовя утренний путь. Из подвальных окон пекарни шел запах свежего хлеба. Моряк сидел рядом с девушкой на цоколе садовой ограды. Пришла ночь. Стена разделяла две смежные комнаты коммунальной квартиры.
Спал Хозяин. Спал Юрка.
Их сны, как обручи, пущенные в разные стороны, катились по разным путям.