— Странно: позавчера должен был приехать! — проговорил Снигирев и подумал: «Неужели опять какую-нибудь отговорку сочинил, чтобы остаться? Не может того быть!»
Секретарь решил набраться терпения и завел разговор издалека:
— В пятницу дождь был?
— Ага! — весело ответил вихрастый паренек, радуясь возможности хоть что-то подтвердить.
— В тот день на машине кто-нибудь сюда приезжал?
— На «Победе»? — уточнил паренек.
— На «Победе»! — подтвердил секретарь. — Темно-зеленая машина.
— Ребята, это которая вечером возле школы села, — сведя брови и вытаращив глаза от сознания ответственности разговора, выпалил паренек постарше, с красной нашивкой звеньевого.
— Точно! — согласился вихрастый.
— Значит, установлено, что машина была! — по привычке резюмировал секретарь. — А в ней сидел такой приличных размеров дядя. Лицо — вот, шея — вот.
Секретарь для убедительности развел руками, изображая Горищева.
— Был такой пузан! — кивнул вихрастый паренек и пояснил: — Но только он не из районо, а музыкант.
— Как музыкант?! — не мог Снигирев удержаться от возгласа изумления, — Расскажи толком.
Вихрастый слегка покраснел, скосив глаза на приятелей, соображая, оценили ли они, что именно его, а не кого другого, даже не звеньевого, выбрал секретарь райкома для рассказа, и, не торопясь, напал:
— Петька из шестого «А» прибежал и кричит: «Зеленая «Победа» у школы в лужу села!» Мы все туда, к школе. Верно: правым колесом загрязла.
— Левым! — поправил звеньевой, видимо, очень обиженный, что для рассказа выбрали не его.
Губы вихрастого презрительно выпятились и стали похожи на скобку, концами обращенную вниз.
— Эх ты, левым! Ведь этот толстяк сидел справа. Или ты его спутал с шофером?
Ребята рассмеялись. Видимо, все помнили необъятные размеры Горищева.
Вихрастый продолжал:
— Шофер пыхтел, пыхтел, а вывести машину не мог. Он пошел к трактористам. А те в ночной смене. Музыкант включил радио. Концерт какой то транслировал. То ли Чайковского, то ли Глинки, я уже не помню.
— Глинки! — вставил звеньевой.
— Может, и Глинки! — великодушно согласился вихрастый. — Дядя Миша предлагал музыканту вылезти…
— Кто это дядя Миша?
— Председатель сельсовета, — поторопился сказать паренек с нашивкой. — Михаил Герасимович! Его дядя!
Он ткнул пальцем в вихрастого.
— Дальше! — попросил секретарь, стараясь скрыть улыбку. Он уже начал догадываться, что за история произошла с Горищевым.
— Так вот, Михаил Герасимович и кричит музыканту: «Выходите, чайку попьем!» — а тот показал на свои ноги в полуботинках и галошах и на лужу п не вышел. «А чай, — говорит, — у меня в термосе есть». Концерт, конечно, многие послушали. У нас музыку любят. Свое-то радио в ремонте.
— И чем же все это кончилось? — спросил секретарь, обращаясь на этот раз к звеньевому.
Просиявший паренек с красной нашивкой затараторил так, будто заранее знал, что без него все-таки не обойдутся, потому заготовил свой рассказ и теперь шпарил наизусть:
— Целую ночь музыкант просидел. Все транслировал. До семнадцати ноль-ноль концерт был, потом ответы на вопросы радиослушателей по международному положению, потом «Пиковую даму» из Большого театра передавали, потом спортивный выпуск последних известий.
— Постой, постой… А «музыкант»-то что делал? — уже не скрывая веселья, спросил секретарь.
— Как что? — удивился звеньевой. — За радиопередачей следил. Я же говорю, транслировал.
Он растерянно посмотрел на хохочущего секретаря и закончил несмело:
— А утром его эмтээсовский трактор вытащил.
— Значит, в субботу утром он и уехал? — уточнил секретарь.
На сей раз решил вставить фразу вихрастый паренек:
— Он с дядей Мишей поговорил и уехал.
— А дядя Миша к школе его не звал? — лукаво спросил секретарь.
— Нет, нет! — в один голос загалдели ребята, а звеньевой сказал последнее слово:
— А машина грязная была! Ух ты!
В это время подошел председатель сельсовета Михаил Герасимович. Он подтвердил секретарю все, что сообщили ребята, но смущенно замолк, как только речь зашла о школе. Снигирев досадливо потер переносицу и положил руку на плечо шофера.
— Ставь коня, Толя, заночуем здесь.
И ушел с председателем в сельсовет. По дороге к ним присоединился парторг.
Хотя утром секретарь уезжал чуть свет, ребята снова окружили машину. Снигирев сказал на прощание:
— Спасибо за информацию!
А сам подумал: «Она нам пригодится на сегодняшнем бюро райкома Пойдет речь о школах, поговорим и о «музыканте».
На стекло машины упала прозрачная капля. За ней другая. Опять начинался дождь.
СЛОВО АДМИРАЛА
С тех пор, как Вася помнит себя, он помнит и слова отца:
«Цифра, друг мой, — великое дело. Без нее ни шагу ступить. На часах что? Цифры. То-то, дружок!»
Васин отец работал начальником финансового отдела, и ему было простительно такое славословие цифири. Васю же не прельщало ни «дважды два — четыре», ни, когда он подрос, таблицы логарифмов, хотя цветные таблицы в атласе бабочек он мог рассматривать часами. Даже к квадратному корню он оставался равнодушным, предпочитая разглядывать корень папоротника или вульгарного подорожника.
Оставшись вдовцом, Васин отец считал своим родительским долгом руководить учением сына, особенно в области, которую он величал «основой основ мироздания».
— Ну какой ты без математики финансист? Даже в любой другой профессии — у астрономов, инженеров или торговых работников — цифра — это фундамент.
Когда Вася приносил двойку по алгебре или геометрии, отец, не повышая голоса, даже с нотками сожаления, произносил:
— Обидно, дружок, ой, как обидно! Я-то уже рассчитал, что пойдем мы к Камышовому озеру за щуками. А ты, оказывается, не хочешь.
И он поправлял очки на носу и укоризненно смотрел на сына, а затем звонил приятелю, бухгалтеру промкомбината, и соблазнял его ехать в ночь на озеро. Вася знал, что сколько бы теперь он ни просил отца, тот не измени? решения. И Вася не просил. Он клял алгебру, но учил ее, чтобы в следующее воскресенье не пропустить удовольствия.
Кто из рыболовов-любителей не знает, какое наслаждение сидеть на берегу озера, от которого подымается голубоватый туман, и ждать, не звякнет ли колокольчик, возвещая о неосторожности пудовой щуки! (Замечено, что у настоящих рыбаков щуки меньше пуда даже не подходят к крючку с живцом).
При всей своей математической одержимости Васин отец был знатоком рыбной ловли. И Вася это признавал. Сколько раз, бывало, они по совету какого-нибудь из многочисленных приятелей отца добирались до неизвестной ранее реки, выбрав укромное местечко, садились, и Вася шепотком спрашивал:
— На что попробуем?
Отец, помолчав для солидности, отвечал:
— Может, язьки есть. Рискнем на горох.
Или;
— Давай на муху.
Если в кругу друзей-финансистов заходила речь о воспитании, Васин отец говорил:
— Надо учитывать и умело использовать интерес ребенка.
И все соглашались, что Васин отец в трудном искусстве воспитания не меньший дока, чем президент Академии педагогических наук. А что? Вася давно уже не получал двоек ни по алгебре, ни по геометрии и тригонометрии. Может ли президент похвастать такими же успехами в подшефных школах?
Больше всего отец боялся за выпускные экзамены, но и тут все обошлось. Правда, по литературе Вася получил четверку и сочинение написал не блестяще и потому на медаль претендовать не мог, но что это было по сравнению с победами в пауке Эвклида!
Отец еще раз произнес фразу о цифре, вошедшую в число семейных традиций. В соответствии с обстановкой было прибавлено лишь несколько слов:
— Теперь ты почти самостоятельный человек и сам понимаешь значение математики.