Одна гантель оказалась немного тяжелее своей сестрички (наверное, была постарше, ха-ха!), и пришлось перекладывать ее из руки в руку, чтобы мышцы забивались равномерно. О да, это было то, что нужно. Механизм больше не казался тупой бездушной силой, и можно было даже подумать о нем без привычного, оскомину уже набившего страха. В конце концов, что такое страх? Эмоция. Что такое эмоция? Недостаток информации. Мне страшно потому, что я ни хрена не знаю, вот и все. Я не знаю, что представляет из себя механизм. Не знаю, чем он руководствуется и какие цели преследует. И, положа руку на сердце, думаю, вряд ли узнаю. Но даже если так, и нет никакого основания считать, что когда-нибудь ситуация изменится, это еще не повод скулить. Я жив, несмотря ни на что. И собираюсь продолжать в том же духе, несмотря ни на что. Кто знает, может, как раз в этом и состоит смысл всей этой авантюры - жить, несмотря ни на что, наперекор всему и вопреки всякому. Может быть, именно это от меня и требуется? Научусь ценить короткие кусочки яви - хорошо. Пойму дурацкой своей башкой, что никакой это не процесс, - еще лучше. А там, глядишь, начну полагать за невероятную удачу, что вот, дескать, находят на меня затмения, и существовать мне в данном отрезке времени считанные часы, если не минуты. Ведь помимо всего прочего это прекрасная возможность прожить отмеренный срок настолько остро и насыщенно, насколько это вообще возможно... Прожигатель жизни, подумал я то ли язвительно, то ли совершенно серьезно. Бабочка-однодневка...
Тут дверь приоткрылась, и в проем боком, как краб, втиснулся плотненький, лысеющий мужчина с добродушным лицом. Это был сорокавосьмилетний врач-ларинголог Ефим Валентинович Киврин, второй муж моей матери и мой отчим по совместительству. На нем был своеобычный домашний халат и тапочки на босу ногу. Видно было, что он только совершил утренний туалет - небогатая волосня на умном шишковатом черепе была тщательно зачесана на затылок, свежевыбритые щеки сияли, и от них так и шибало одеколоном.
Увидев, чем я занят, отчим вздернул феноменальной густоты брови, запел было: "Вдох глубокий, руки шире...", но застеснялся и, конфузливо прокашлявшись, присел на подлокотник кресла. Я подмигнул ему и, не переставая махать гантелями, спросил:
- Дядь Фим, а в чем смысл жизни?
Дядя Фима задрал брови на совсем уже невозможную высоту и неуверенно хохотнул.
- Такие вопросы, дорогой мой, спозаранку не решаются.
- И все же, - сказал я, вскидывая гантели и одновременно выдыхая. - Вы ведь человек - кха!.. образованный.
- Боюсь, от уровня образованности тут мало что зависит, - вежливо возразил дядя Фима. - То есть зависит, но не так, как ты думаешь.
- Не понимаю.
Дядя Фима вздохнул.
- Смысл жизни каждый человек определяет себе сам, - терпеливо пояснил он. - Или НЕ определяет. Не существует универсального смысла жизни, так сказать, смысла жизни для всех. Это либо бред, либо политическая пропаганда. В индивидуальном плане - да, его можно для себя сформулировать. И тогда в обиход входят такие прекрасные понятия, как "цель", "польза", "содержание", "хронический цейтнот". Но нужно понимать, что вне тебя этого смысла существовать не может, как не может существовать... - Тут он протяжно зевнул, почавкал и замер, озадаченно уставившись в пространство. - Тьфу ты, сбился! Тебе обязательно надо знать это с утра пораньше?
- Ну как... - сказал я с улыбкой. - Новый день, новая жизнь, все можно начать - кха!.. сначала.
- Так, - сказал дядя Фима. - А смысл жизни тут при чем?.. Впрочем, не важно. Все равно ничего внятного ты сейчас не услышишь. Спроси об этом за завтраком. Или даже после... А лучше вообще не спрашивай.
- Ну, так не интересно, - не согласился я. - Давайте тогда вы у меня спросите.
- О смысле жизни?
Я самодовольно кивнул.
- И ты берешься ответить?
Я повторил кивок.
- Ну, хорошо, - сказал дядя Фима. - Спрашиваю.
- Смысл жизни... - начал я торжественно.
- Стоп! - остановил дядя Фима. - Позволь-ка я поменяю место дислокации. - Он перекочевал с подлокотника в кресло, забавно, как наседка, подвигал тазом, потом сказал: - Валяй.
- Смысл жизни... - повторил я уже менее уверенно.
- Тысяча извинений! - снова прервал дядя Фима, прикладывая руку к сердцу. Другой рукой он пошарил под собой и извлек пульт от телевизора. - Нет, ты видал? Впрочем, виноват. Продолжай.
Я покусал губу. Говорить почему-то расхотелось.
- Смысл жизни... - промямлил я.
- Да-да, слушаю, - подбодрил дядя Фима. Он смотрел на меня с таким преувеличенным вниманием, что не оставалось никаких сомнений - издевается.
- Ладно, проехали, - буркнул я, со стуком опуская гантели на пол.
- Проехали так проехали, - легко согласился дядя Фима. - Но если что - всегда к твоим услугам.
- Учту. Так что вы хотели?
- Да в общем... - Дядя Фима нахмурился. - Забыл, - расстроено сказал он. - Веришь: забыл!.. А, нет, вспомнил: мама.
- Что - мама? - спросил я, невольно настораживаясь.
- Завтра будет дома.
Я моргнул. С мамой было связанно какое-то важное, сугубо семейное событие, которое я по известной причине пропустил и которое никак не мог вспомнить.
- Вы хотите накрыть стол к ее приезду? - предположил я наугад.
- Да, - сказал дядя Фима.
- И пригласить родственников?
- Да.
- И нам надо скинуться?
- Да, да, да, - сказал дядя Фима, удовлетворенно кивая.
- Что ж... - сказал я, лихорадочно вспоминая, имеется ли у меня наличность. - Можно.
- Вот и отлично! - Дядя Фима хлопнул себя по коленям и поднялся. - Зажарим гуся, затаримся белым винцом - ты как насчет спиртного? - зажжем свечи в канделябре... О! - воскликнул он, вскидывая палец. - Придумал! Она ведь без ума от японской стряпни! Может, закажем ей что-нибудь в индивидуальном порядке? В качестве, так сказать, презента? Какую-нибудь морскую гадину с пересоленным рисом в утробе?
- Можно, - сказал я. Хотя, честно говоря, для меня было новостью, что мама любит японскую кухню. И что это вообще за зверь такой - японская кухня?
- Значит, договорились, - потирая ладони, подытожил дядя Фима. - Завтра с утра объединяем усилия и дуем на базар. А ближе к вечеру - она приезжает к семи - я утрясу дело насчет ниппонского деликатеса.
Я закатил гантели под кровать и кивнул. Дядя Фима сообщил, что завтрак будет готов через десять минут, и вышел.
Мама, мама, мама, задумчиво проговорил я про себя, но так ничего и не вспомнил, кроме того, что возвращается она, кажется, из санатория... Ладно, не горит. В конце концов, не удивляют же меня приятельские отношения с отчимом. А ведь мы на ножах были, ни о каком "дядь Фиме" и речи не шло... Я обул тапочки и направился в ванную.
На этот раз с зеркалом дело обстояло намного лучше: ни следа битой дворняги - рослый, волевой мужчина с уверенным, в меру порядочным взглядом и мускулистой шеей. Даже двухдневная щетина выглядела как-то... аккуратно, что ли. Я все гадал, кого себе напоминаю, и тут вспомнил папу - того давнишнего, доброго и необыкновенно большого, который, как Зевс-громовержец, гремел откуда-то из-под потолка: "Ну что, симулянт, опять в школу не хочешь?.." Действительно, в зеркале был не кто иной, как Александр Кривомазов версия два точка ноль. Мама, бедная, наверное, ненавидит втихомолку это почти мистическое сходство... Интересно, как он там? Может, тоже, как и я, играет в пятнашки со своим "промежуточным"? А что, было бы логично: наследственность и все такое. Впрочем, не суть важно. Даже если так, и приспичит мне когда-нибудь отыскать его и поговорить по душам, вряд ли это что-нибудь даст. Вероятность того, что ЗАСТАНУ я именно его (то бишь настоящего Александра Кривомазова, а не его зама в лице "промежуточного"), минимальна. А с "промежуточным" папой разговаривать что-то не хочется. Во-первых, это совершенно бессмысленно, так как я по собственному опыту знаю, что "промежуточные" тот еще народец. А во-вторых... достаточно во-первых. Всё! Со своими проблемами надо разбираться, а не чужим сочувствовать.