Войдя в ворота, я прошел по усыпанной гравием дорожке, украшенной каменными плевательницами, миновал беседку, где курил какой-то интеллигентного вида человек в штатском, и вбежал на крыльцо. Входная дверь на обратной пружине была раскрыта настежь и подперта кирпичом. Я в последний раз спросил себя, надо ли мне это, и, не дождавшись ничего вразумительного, вошел в подъезд.
В вестибюле пахло казармой. Справа от входа, за маленьким лакированным столиком, сидел, уткнувшись в кроссворд, немолодой прапорщик, отдаленно похожий на Бонапарта. Вполне вероятно, что если б я молча прошел мимо, Бонапарт не стал бы меня задерживать. Но так как я остановился перед столиком и громко кашлянул, он с преувеличенной медлительностью оторвался от кроссворда и, толком не подняв глаза, равнодушно осведомился:
- К кому?
Я ответил, что к Мережко.
- Мережки нет, - отозвался Бонапарт.
Я глянул на часы, висевшие над планом эвакуации, потом сверил со своими. И там и там часы показывали семь минут десятого.
- Он говорил, что будет в девять, - сказал я.
Бонапарт никак не отреагировал и уже собрался снова погрузиться в кроссворд, но тут в вестибюль вошел давешний интеллигент из беседки.
- О! - мгновенно оживая, сказал Бонапарт. - Евгений Кимович, к вам.
Евгений Кимович - неприветливого вида мужчина с белоснежной львиной прической, - не сбавляя хода, быстро глянул на меня и скороговоркой проговорил: "Кривомазов? Опаздываете". Я рта не успел открыть, а он уже исчез в глубине вестибюля.
- Ну, что встали? - весело осведомился Бонапарт. - Идите.
Я кинулся вслед за Мережко и попал в пустой и длинный коридор, скупо освещаемый маломощными лампами. Мережко, громко шаркая по рассохшемуся паркету, стремительно удалялся. Я нагнал его только в конце коридора около кабинета, да и то лишь потому, что замок заело. Мережко яростно дергал ключ в замке, и со стороны могло показаться, что человек спешит и не успевает попасть в уборную. Лицо у него при этом абсолютно ничего не выражало.
- Может, мне попробовать? - скромно предложил я, но тут дверь неожиданно открылась. Мережко вошел первым. Я шагнул следом и, прикрыв дверь, замер на пороге.
Кабинет был небольшой, даже тесный, но с высоким, чуть ли не в четыре метра потолком, с которого, как микрофоны на боксерском ринге, свисали на длинных проводах две голые лампочки. Половину пространства занимал внушительного вида стол со следами частого, но безуспешного ремонта. На столе царил спартанский порядок: аккуратная кипа старомодных папок на шнурочках, безукоризненно чистая пепельница в виде перевернутого черепашьего панциря, графин с водой и глиняная вазочка с букетом идеально наточенных карандашей. Окно заслоняли щербатые жалюзи, на подоконнике среди каких-то баночек с ярлыками пылились растения, названия которых я не знал.
- Присаживайтесь, пожалуйста, - сказал Мережко, указывая на стул для посетителей. Он говорил так быстро, что окончания слов проглатывались, и мне приходилось додумывать, что имеется в виду.
Я буркнул "Спасибо" и сел, сжав сцепленные кисти коленями. Мережко поднял жалюзи, толкнул кулаком форточку (кабинет сразу наполнился шумом проезжающих под окном машин), повернулся к столу и, расстегнув нижнюю пуговицу пиджака, уселся в кресло. Откинувшись на спинку, он впервые посмотрел на меня дольше одной секунды. Глаза у него были необычные: светло-серая, как матовое стекло, радужка и две четкие черные точки зрачков, похожие на отверстия, оставленные шилом. Под этим взглядом нестерпимо хотелось моргнуть.
Когда я не выдержал и моргнул, Мережко сказал:
- Итак, для начала познакомимся. Меня зовут Евгений Кимович.
- Антон, - назвался я, ощущая огромную неловкость.
- Очень приятно. - Евгений Кимович едва заметно кивнул. - Что у вас с лицом?
Спервоначалу я подумал, что имеется в виду моя нелепая неуверенность, и попытался придать лицу более твердое выражение. Но тут вспомнился неудавшийся опыт с бритвой.
- Брился, - конфузясь еще больше, проговорил я. - Спешил очень. К вам.
Евгений Кимович снова едва заметно кивнул.
- Какой рукой бреетесь? - спросил он.
- Что?
- Бре-е-тесь, - он поводил по щеке воображаемой бритвой. - Какой рукой?
Я подумал и ответил:
- Правой.
- Вытяните правую руку, пожалуйста.
Я послушно вытянул над столом требуемую руку ладонью вниз. Пальцы заметно подрагивали, отчего я чувствовал себя неполноценным.
- Курите? - спросил Евгений Кимович.
- Что? То есть да. Но...
- Давно?
- Лет с пятнадцати. Но вы...
- Пьете?
- Нет.
- Совсем нет?! - с неуместным удивлением переспросил Евгений Кимович, но, видя, что я не въезжаю, добавил: - "Девушка, у вас хлеб есть?" - "Нет". - "Что - совсем нет?!" - Он засмеялся только нижней частью лица, потом кашлянул и сказал уже серьезно: - Значит, не пьете?
Тут я, наконец, увидел себя со стороны: сидит дурак с вытянутой рукой, отвечает на дурацкие вопросы, слушает дурацкие анекдоты и при этом с детской наивностью ожидает какого-то чуда, которое разом разрешит все его проблемы. Я опустил руку.
- Послушайте, Евгений Кимович. Мы совсем не о том говорим. Я к вам совершенно по другому поводу. То, что вам сказал дядь Фима...
- Он, кстати, звонил еще раз, - прервал Евгений Кимович. - Объяснил подробнее.
- Объяснил подробнее... - тупо повторил я.
- Да. Так и так, говорит, рос без отца, служил, вызвался добровольцем в Грозный.
- Добровольцем... - снова повторил я. Глухая злоба охватила меня. - Да что он знает! Что он может знать? Вы хоть понимаете, с ЧЕМ я к вам пришел?
- Антон, Антон! - Евгений Кимович миролюбиво поднял руки. - Давайте без шума. В соседних кабинетах сидят не очень сочувствующие люди. У одного второй месяц бессонница, у другого гайморит, третьего жена с любовницей застала. Словом, видите: я тут даже радио не держу.
Он обвел кабинет рукой, и я машинально проследил за его рукой взглядом. Радио действительно не было.
- Извините, - буркнул я.
- Незачем извиняться, - сказал Евгений Кимович. - Это так - для общего сведения. Мне ведь тоже не хочется отпускать вас ни с чем.
Он замолк, и некоторое время мы молчали.
- Вы случайно не гипнотизер? - спросил я.
Евгений Кимович усмехнулся.
- Баловался как-то, но ничего серьезного. А что?
- Просто у вас взгляд такой... Да и быстро вы меня... э-э... осадили. Даже не помню, с чего я, собственно, взбеленился.
- Я вас успокою: гипнозу вы не поддаетесь, - сообщил Евгений Кимович самым серьезным тоном. - И вообще, по-настоящему, без балды, гипнабельны лишь два процента человечества. Но это люди, как правило, больные. Еще есть группа риска, что-то около пятнадцати процентов. Туда входят впечатлительные подростки и климактерические женщины. А взбеленились вы по причине того, что я якобы не знаю, "с чем вы ко мне пришли". Словом, я весь внимание.
Он снова замолк и уставился на меня долгим неудобным взглядом. На этот раз я не стал дожидаться, когда моргну, и рассказал ему все. Звучало это "все" до смешного неубедительно и бестолково. К тому же я через каждые два слова запинался и переспрашивал: "Вы понимаете?..", - на что получал неизменный кивок. Казалось, Евгений Кимович смотрит новостной канал без звука, пытаясь по губам диктора понять, о чем идет речь.
Когда я кончил, в руке у него был карандаш, а на столе перед ним лежал чистый лист бумаги.
- Скажите, Антон, на военную службу вас призвали летом девяносто четвертого, так? - спросил он.
Я машинально кивнул.
- Нет-нет, - сказал Евгений Кимович. - Отвечайте, пожалуйста. Мне нужно слышать ваш голос. Стало быть, девяносто четвертый год?