Ни с кем не заговаривая, я прошел в глубь мастерской, поднялся по винтовой лестнице и постучался в контору к шефу.
- Да! - гаркнули из-за двери.
Я вошел. За столом сидел Рюрик. Если бы мы не корешились с детства, я бы подумал, что передо мной боксер-тяжеловес. Это был уже не тот вызывающе толстый трепач с ехидной ухмылочкой до ушей. Передо мной сидел крупный, представительный, со вкусом стриженный молодой человек в недешевой голубой рубашке и полуспортивных черных брюках в серую клеточку.
Некоторое время он выжидающе смотрел на меня, изогнув левую бровь, потом нетерпеливо осведомился:
- Ну?
Это прозвучало до того знакомо, что я сначала оторопело замигал, потом, задрав голову, захохотал. Просто не мог удержаться.
Рюрик поднялся.
- Та-ак, - протянул он. - Мало того что опоздал, мало того что не позвонил, мало того что работы непочатый край...
- Рюрик, Рюрик! - оборвал я его радостно. - Какая работа, бизнесмен ты задрипанный? Иди сюда, морда норманнская, дай тебя обниму!
Рюрик сдвинул брови, открыл рот для ответа, но я уже подскочил к нему и, ликующе зарычав, обнял. Не помню, смеялся я или плакал. Кажется, и то и другое сразу. Рюрик, оторопело хлопая меня по лопаткам, спрашивал, все ли в порядке и что, собственно, случилось. "Если это очередной способ отмазаться", - говорил он предупредительно, а я, похохатывая как умалишенный, провозглашал на всю ивановскую: "Рёрик Ютландский из рода Скьёльдунгов!.." - "Да-да, - бормотал Рюрик. - Ты садись, садись, Тошка. Давай я тебе вискаря налью, хороший вискарь, сразу отойдешь..."
Вскоре он знал все. Это был первый человек, который слушал меня серьезно, а выслушав - сразу поверил. Или сделал вид, что поверил. В любом случае я был ему благодарен.
- Значит, - проговорил он, взбалтывая красноватый виски в стакане, - в тот день, когда ты заявился ни свет ни заря и допытывался о котловане, - это был Тошка-номер-раз. А как Макар хлопнул по плечу - уже нет?.. Слушай, неплохой сюжет!
- Это не сюжет, - возразил я с горечью. - Это моя жизнь.
- Да-да, извини.
- Кто знает, может, и с тобой то же самое творится. Сидим тут, разговариваем, вискарь сосем - отличный, кстати, вискарь, - а на самом деле есть еще один Рюрик. Рюрик-номер-два.
- Ну да? - сказал Рюрик и сделал два крохотных глотка, словно пил чай.
Мы помолчали, слушая, как в мастерской пронзительно, точно насилуемая баба, визжит шлифмашинка. Потом Рюрик сказал:
- Хотя с другой стороны, если подумать, выглядит это как обыкновенная шиза, - ты уж извиняй.
Я безрадостно усмехнулся.
- Хотел бы я, чтобы ты был прав. Как бы просто все было, если бы это действительно оказалось шизой.
- Не скажи, - возразил Рюрик.
- Что - не скажи? Ну что - не скажи? - сразу разгорячился я. - Шиза лечится! Посижу полгода на таблетках. Ну год. Ну полтора. Через полтора года, глядишь - вполне себе человеком стану. А тут... Э-эх!
Я махнул рукой и залпом осушил стакан. Захотелось прокашляться, я сдержался, и на глазах моментально выступили слезы.
- Зверь, - сказал Рюрик с уважением. - Я так не умею.
- И не надо, - просипел я, утирая глаза тыльной стороной ладони. - Жизнь коротка, но может быть еще короче. И я не о затмениях говорю.
- Если о выпивке, то не согласен, - немедленно возразил Рюрик. - Во-первых, это часть культуры человеческой. Во-вторых, прекрасное средство единения. А в-третьих, почему бы нет, если не злоупотреблять?
Я помолчал, переваривая услышанное. Затем потянулся к квадратной бутылке, налил себе на один палец и, приподняв стакан, провозгласил:
- За выпивку!
- За выпивку, - подхватил Рюрик с улыбкой. - За прозрачную анисовую, мутный портвейн и мерзкую чачу.
- За вискарь, развязывающий языки, - добавил я. - За конину и спотыкач. За единение, которое они даруют, и культуру, к которой приобщают.
- Аминь, - сказал Рюрик.
Мы чокнулись, выпили и некоторое время юмористически глядели друг на друга, пожевывая горький шоколад.
- А тот психиатр, - нарушил молчание Рюрик, - Мережкин который...
- Мережко.
- Ну да. Он что, решил, ты на войне тронулся?
Я устало отмахнулся.
- Да ни хрена он не решил. Завтра, говорит, увидимся, а зачем - сам не знает. Хотя без того уже все ясно. Я для него - безвредный психопат, ушибленный войной, а в крайнем случае - крайнем! - человек с неуемным воображением.
Рюрик повел плечами.
- Его тоже можно понять, как-никак с больными людьми дело имеет. А бытие сознание таки определяет, это я тебе по собственному опыту говорю.
- Мне от этого ни холодно, ни жарко, - сказал я, скривившись. - У тебя с ним хотя бы бытие, а у меня - затмения, мать их так. И чем дальше, тем хуже. В детстве было страшно, но все-таки это было детство. Я даже половины того, что происходит, не понимал, и это было спасением. Сейчас мне двадцать семь лет. Двадцать семь! Половина жизни уже тю-тю. Еще десяток затмений - и все, очнусь на том свете.
- При условии если таковой существует, - пробормотал Рюрик.
- А?
- При условии, говорю...
- Оставь ты эти шуточки, Ютландский! - укоризненно отмахнулся я. - Хватит, наслушался. Лучше скажи, как быть? Что делать?
- Что-что? - проворчал Рюрик. - Не спать. Другого выхода я не вижу.
- Не спать? - переспросил я. - И сколько, по-твоему, я протяну?
- По крайней мере, дольше обычного. Считай. - Рюрик принялся загибать пальцы. - Войны нет. Макара тоже: сидит. По роже я тебя бить не собираюсь. Что еще ты говорил насчет раздражителей? Всё, кажется? Так что у тебя есть все шансы протянуть дня три, пока не вырубишься естественным путем. А за три дня такого можно наворотить - на всю жизнь хватит.
Я представил, что можно наворотить за три дня. На ум приходили танцульки, бабы и почему-то прыжки с парашютом. Я с сомнением посмотрел на Рюрика.
- И всё?
- И всё, - сказал Рюрик со вздохом. - Можно, конечно, устроить встречу "промежуточного" с Мережкиным...
- Мережко.
- Ну да. Но ты ведь, как я понял, категорически против?
- Не то чтобы совсем категорически, - промямлил я. - Просто... боюсь.
- Чего боишься?
- Проснуться стариком.
Рюрик нахмурился.
- Ты ж говорил, что интервалы трехгодичные.
- Все равно, - сказал я. - До сих пор были трехгодичные, а там, глядишь, станут десятигодичными. Не буду я, в общем, отсыпаться, хватит. Это как в лотерею играть. Или в русскую рулетку.
- Я - играл, - сказал Рюрик как бы между прочим.
Я с недоверием посмотрел на него и саркастически осведомился:
- И как - удачно?
- А ты как думаешь? - в тон мне отозвался Рюрик.
После секундной паузы мы дружно загоготали. Рюрик вертел головой, показывая свои виски, а я, изображая патологоанатома, высматривал там пулевое отверстие. Потом я ни с того ни с сего спросил:
- А ты мне вообще веришь?
Рюрик мигом посерьезнел, но постарался это скрыть.
- Еще бы! - сказал он с деланной беспечностью. - Я вообще доверчивый, аки ребенок.
- Нет, кроме шуток. Веришь?
Рюрик опустил глаза.
- Я тебя люблю, Тоха, - сказал он тихо. - В школе ты был единственный, кто... ну, понимаешь. Я этого не забуду никогда. Это, если угодно, долг, который мне не покрыть...
- Началось, началось, - проворчал я, но Рюрик не обратил на эту реплику внимания.
- ...И если у тебя проблемы, то это и мои проблемы тоже. Не могу сказать, верю я или нет. И не потому, что боюсь обидеть. А потому что действительно не знаю, что ответить. - Он помолчал. - Хотя нет, знаю: верю. Но не так, как ты ожидаешь. Я просто хочу помочь. Помочь во что бы то ни стало и в чем бы эта помощь ни заключалась. Понимаешь?
Преодолевая мучительную неловкость, я кивнул.
- Отлично, - сказал Рюрик с каким-то облегчением и вдруг посмотрел на меня в упор. - А теперь ты говори: у вас с Юлей все серьезно?