Мне пришлось снова напомнить себе, что я не ее муж. И потом, это просто свинство. Хоть люблю я ее с детства, хоть мечтаю о ней всю жизнь, - нельзя... Прав Мережко, понял я вдруг с неожиданной обезоруживающей ясностью. "Промежуточный" - это я. И не надо много ума, чтобы дойти до такого. Откровенно говоря, я ведь с самого начала все знал, просто трусил себе в этом признаться. Всю жизнь изображал ни много ни мало великого мученика, а на самом деле просто не хотел смотреть правде в глаза. Что ж, каюсь. Готов исправиться. Отныне буду только и делать, что смотреть правде в глаза, даже моргать не стану...
Выпростав лицо из-под Юлиной ладошки, я посмотрел влево. Электронные часы на тумбочке показывали 05:48. Через секунду восьмерка превратилась в девятку. "А в семь ноль-ноль зазвенит будильник", - всплыло в голове ненужное знание. Вообще я уже знал многое из того, что пропустил, но старался не отвлекаться. У меня вдруг появилась цель. Последняя, так сказать, воля.
Я освободился из Юлиных объятий, придвинулся к краю постели и со всею возможной осторожностью покинул брачное ложе. В оглушающей тишине матрасные пружины скрипнули дважды, но Юля как сопела, так и продолжала сопеть.
Я нашарил на тумбочке мобильник и, не надевая тапочек, вышел в коридор. Какое-то время ушло на то, чтобы сориентироваться в пространстве. Потом, действуя как матерый домушник, не зажигая нигде света, я добрался до кухни, обогнул круглый стол и уединился на лоджии.
Было зябко. За окном из предрассветной мути проступал знакомый до скуки пейзаж: мокрый пустырь, ощетиненный неровными полосами кустарника, пыхтящая ленивым паром труба котельной, плоские призраки соседних домов, а в просвете между ними - узкая полоса шоссе, по которой катила одинокая сонная легковушка.
На этот раз процесс узнавания не вызывал ничего, кроме отвращения. Плевать мне было, что это наша (то есть их) трехкомнатная квартира, что выложили мы (то есть они) за нее кругленькую сумму, и, конечно, не обошлось без долгов, и отдавать эти долги еще лет десять. Лишь одно в этой обывательской идиллии вызывало желание вмешаться.
Я поднес мобильник к лицу, отыскал в списке контактов имя "Валерий Палыч" и, помедлив секунду, нажал кнопку вызова. Я знал, что ответят быстро. Так и случилось.
- Да-а? - донесся из динамика сонно-недоуменный женский голос.
- Привет, - прошептал я. - Спишь?
- Уже нет... - Валерий Палыч, точнее - Валерия Павловна, а для близких знакомых просто Лера зевнула с демонстративной истомой.
- Согласен: сглупил, - сказал я, уже начиная сомневаться, что поступаю правильно. - Но так все спрашивают, разве нет?
- Не-а.
- Ну как "не-а", если "да-а".
- Ладно, убедил. Так что стряслось, милый?
Я поскреб ногтем щеку, прокашлялся.
- Дело вот какое. Мы... нам надо расстаться.
- О-о... - сказала Лера и замолкла.
Я ждал продолжения секунд пятнадцать, потом не выдержал - зашипел:
- Алло! Ты что там, уснула? Слышишь? Говорю: надо прекращать все отношения!
- Это я поняла, - отозвалась Лера с ленцой. - Я другого не понимаю: зачем так рано? Не мог попозже набрать, часиков в десять, а?
- Не мог.
- Ну, а я не могу разговаривать сейчас. Мы тут болтаем, отношения выясняем, а я вот положу трубку, посплю часика два да и забуду, о чем вообще шла речь.
Я набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.
- Слушай, Лер. Все серьезно. Все очень серьезно. Очень-очень, понимаешь? Считай, что я тебя обидел, жестоко оскорбил.
- Прям жестоко? - с подчеркнутой иронией поинтересовалась Лера.
- Жестоко-жестоко. Жестче некуда. И сейчас, когда мы кончим разговор, удали, пожалуйста, мой номер, а я удалю твой. Идет? И если когда-нибудь я к тебе подойду, можешь смело слать меня куда подальше. Или дать пощечину.
- А по яйцам?
- Чего?
- По яйцам можно?
- Можно, - сказал я мрачно. - Даже нужно. Со всей силы бей. Коленом.
В трубке снова воцарилась тишина, и я снова начал понемногу злиться.
- Антон, я что-то не понимаю, - сказала Лера наконец. В голосе ее появились жалобные нотки. - Ты пьян или... Я не понимаю! Что с тобой? Что случилось? Все ведь так хорошо было.
- Не было, - сказал я, ненавидя себя за эти слова. Хотя нет, вру - ненавидел я муженька, Тошку-номер-два я ненавидел лютой ненавистью.
- А я не верю, - проговорила Лера, всхлипывая. - Слышишь: не верю! Ты шутишь, ты меня просто разыгрываешь.
- Не разыгрываю. Все серьезно. Я не хочу больше иметь с тобой ничего общего.
- Но почему, милый? Почему?
Я стиснул зубы и зажмурился.
- Потому что у меня есть жена, - процедил я. - Потому что я люблю ее. Я никого так не любил, и тебя никогда так не полюблю, даже не надейся.
- О-о... - сказала Лера и снова замокла.
Я слишком хорошо представлял, что происходит сейчас там, на другом конце телефонной связи, и от этого было вдвойне погано. Лера наверняка уже не лежала, а сидела на постели, опершись на руку, чуть согнув белые ножки, с красными, цвета крови, ноготками, и нервно, но в то же время необыкновенно изящно покусывала пухлую розоватую губу.
Вообще она была красива, красива той пустоватой эталонной красотой, на какую обычно и клюет большинство мужчин, мнящих себя альфа-самцами. И конечно, ничего ей не стоило бросить сейчас трубку, завалиться на подушку, проспать до полудня (какие там два часика!), а потом проснуться и в течение дня шутя подцепить нового ухажера. "Как два факса отослать!" - похвастается она подругам, когда счастливый ухажер покинет ее райскую обитель, взяв с нее слово встретиться еще раз... Все это было так и не так. Не готова она была к тому, что не она, а ее бросают. Во-первых, это вредило ее гипертрофированному самолюбию. Во-вторых, давало повод думать, что сети, в которые попадают бесчисленные "кобельерос", не так прочны, а значит, все может повториться.
- Я кладу трубку, Лер, - сказал я, не позволяя себе раскиснуть и кинуться в извинения. - Надеюсь, это был наш последний разговор и мы никогда больше не увидимся. Всего хорошего.
Лера не отозвалась. Тогда я безо всякого сожаления прервал связь, удалил "Валерия Палыча" из контактов и уже собрался было бросить мобильник на мешок с картошкой, как вдруг вспомнил о Рюрике. Звякнуть - не звякнуть? Что я ему скажу? Давай, мол, приятель, не помни зла? Мелодрама какая-то... Нет, не стоит, пожалуй. Как Юля - не моя жена, так и этот крендель - не мой друг. Я его просто заимствовал время от времени, а он и разницы не ощутил. Ничего, не пропадет. Такие лишь вначале преодолевают жизнь, а как войдут в силу - принимаются ее осваивать. Кто сказал? Не помню. Может, и я. Молоток, если я...
Мобильник завибрировал. Я глянул на засветившийся дисплей - номер не определялся, но тут и ежу было ясно, кто звонит.
- Профура конченая, всосала наконец, - проговорил я и снял трубку.
- Антошек, миленький, - затянула Лера с отвратительнейшей угодливостью. - Зачем это? Давай встретимся, обсудим. Нельзя так, я ж все-таки женщина...
- Лер... - начал я, но она не услышала.
- ...Кто ж так расстается - по телефону, да в такую рань? Приехал бы, поговорили бы как взрослые... Приезжай, а? Вот прямо сейчас и приезжай. Я тебе... - она шмыгнула носом, - я тебе запеканку состряпаю, твою любимую, вишневую...
- Остановись, - попросил я, но меня опять не услышали.
- ...Сяду напротив и буду смотреть, как ты ешь. Обожаю смотреть, как ты ешь, - ты ж знаешь! А как поешь, будешь делать со мной, что хочешь. Стану у тебя тихонькой-тихонькой, послушненькой-послушненькой. И никаких больше капризов, чесслово, никаких!..
Я пропустил момент, когда ее голос сделался бархатистым и многообещающим, и хоть различалось в нем плохо завуалированное притворство, в паху у меня все равно свело. Животное, подумал я с глубоким неуважением к себе, а в трубку сказал: