Тут я заметил, что Рюрик ухмыляется - мерзко так, с ехидцей. Это до того мне не понравилось, что я с невозмутимым видом спустился с крыльца, приблизился к лавочке и вдруг с силой наступил гаду на носок сандалии.
- Ау! - вскрикнул Рюрик. - Сколько раз говорил, зараза, не наступай - ноги больные!
И тотчас же я вспомнил: да ведь это любимое мое занятие - наступать этому зажравшемуся трепачу на ноги, отдавливать его пухлые пальчики, и чтобы он обязательно мяукал как мартовский кот. И кличка у него новая появилась, подходящая...
- Киса, - проговорил я мстительно. - Что, хвостик отдавили, да? Ну ничего, я тебя сметанкой угощу.
Как и ожидалось, Рюрик немедленно взбеленился:
- Не булькай, повидло! А то как отвешу пинка.
- А пузо не помешает?
- Ты, худышка, чё-то больно часто на мое пузо засматриваешься.
- А как же! В голодный год, считай, один ты и выживешь.
- А-ах т-ты!
Мгновенно налившись багрянцем, Рюрик погнался за мной. Бегал он, честно говоря, неплохо, даже хорошо. Меня спасала лишь маневренность и искреннее нежелание получить увесистым портфелем по макушке. Филька поддалась общему порыву, выскочила из будки и, упоенно тявкая, припустила за нами следом. На шум, как на побудку, выглянула из окошка тетя Валя - сонная, хмурая, облепленная бигуди - и заверещала:
- Что вы тут устроили? Я вас спрашиваю, бесенята! Да прекратите вы носиться, собаку задавите!
Не слушая ее, мы выбежали на улицу и некоторое время носились там. Филька за нами выйти побоялась - просунув мордочку в щель под воротами, она заунывно скулила, надеясь, видимо, вернуть нас обратно во двор.
- Всё! - сказал Рюрик, останавливаясь. Он тяжело дышал, мокрое от пота лицо лоснилось, словно намазанное жиром.
- Ничего, - проговорил я успокаивающе. - Зато полезно.
Солнечный свет заливал улицу. Длинные жидкие тени тянулись в сторону института. Народ выстукивал по тротуару четкий монотонный ритм. Все было точь-в-точь как в прошлый раз.
- Слышал, как Валька разоралась? - спросил Рюрик.
- Ага. У нее до сих пор хахаля нет?
- Не знаю.
- "Не знаю, не знаю". Что ты знаешь? Трепишься только.
Рюрик искоса поглядел на меня и проговорил:
- Странный ты сегодня.
- Да? А вчера другой был?
- Вчера - другой. Вчера ты не вваливался ко мне, не бил по морде и вообще...
- Что - вообще?
- То самое. Странный, в общем.
- Говори раз начал, - потребовал я, хотя и сам уже все понял.
Не дружили мы с Рюриком, вот уже год как не дружили. Из-за ерунды какой-то поссорились... Хотя нет, не сорились даже. Просто не захотел он водиться с Макаром и компанией. Я захотел, а он - нет, посчитал это ниже своего достоинства. Так мне и сказал. А я... словом, разошлись наши дорожки. Во дворе, при родителях общались, конечно, но в школе кодлы у нас были уже разные. Жалел я об этом? Сейчас, пожалуй, да. Но сейчас - это ведь не тот "я" и не совсем "я", есть ведь еще, оказывается, другой... который не вваливается в спальню, не бьет по морде и не расспрашивает о котловане...
- Ладно, - сказал я досадливо. - Почапали давай.
Рюрик открыл было рот, но передумал. И правильно, нечего тут говорить.
Мы сошли в тенек на тротуар и зашагали в сторону института. Мельком я подумал о Юле - ведь она с нами всегда ходила. Но как только я об этом подумал, тут же всплыло, что теперь она ходит исключительно с подружками, а нас с Рюриком вообще не замечает. Я еще не задался вопросом - почему так, а ответ уже сидел в голове. Мы с Рюриком, оказывается, были еще малявками, а она - уже старшеклассница. А это (говорил однажды Рюрик, многозначительно тыча пальцем в небо) - не хвост собачий. Я невольно ухмыльнулся. Все-таки забавно получается. Странно, страшно, жутко до нереальности, но - забавно. Как в анекдоте про фашистов... Ха, надо же! И анекдоты, оказывается, знаю. И даже могу рассказать парочку...
Не медля ни секунды, я затравил один из моих любимых - про радиста и раненого комдива. Рюрик подозрительно покосился на меня, потом сообщил:
- Это я тебе рассказывал, забыл?.. Лучше вот слушай, свеженький...
И он рассказал про зайца в борделе. Секунду я молчал, напряженно хмурясь, потом взорвался. По-моему, я никогда так не смеялся. Рюрик вообще мастак на анекдоты, но этот довел меня до колик.
- А такой слышал? - спросил он и, не давая мне опомниться, выдал еще один - про Штирлица, на которого напали пять гестаповцев.
Я не смог дальше идти - остановился и сел. На нас уже стали оглядываться, а я, одной рукой утирая обильные слезы, другой - держась за живот, повторял сквозь измученное хихиканье: "Чудом отбился... чудом..."
- Ну, пойдем, пойдем, - сказал Рюрик, подхватывая меня под локоток. В голосе его появилась какая-то тревога. - Чё ты? Анекдот и анекдот. Я тебе еще затравлю. Потом.
- Фу ты ну ты! - сказал я, отдуваясь. - Таких смешных больше не трави.
Рюрик польщено заулыбался. Вообще странно, конечно: как это я умудрился предпочесть ему Макара и компанию? Как-никак соседи, семьями дружим, вместе выросли, вместе нагоняи получали, Юлька - его сестра. Нет, это нужно менять. Срочно. И плевать, что там я (то есть другой "я") думаю...
Хорошо, а как мне все-таки быть? Решил никому не рассказывать - это ладно. Это даже похвально - не распустил нюни, не поддался панике. Мужчина. Но все же. Ведь что получается: как закемарю, сразу перенесусь на два года вперед (а то и на все десять!). Так и жизнь пролетит - не заметишь... Все-таки нужно посерьезней, без анекдотов. Не над чем тут смеяться. Не плакать, не раскисать как баба, но и не смеяться... Что же я мог такого натворить, чтобы со мной вот так? Я ж все-таки живой, меня кольни - кровь потечет, ребенок совсем... Нет, нет, спокойней. Еще ничего не произошло. Как-никак время пока есть, много времени. До вечера. А может, и до утра. Если не усну, конечно. Это ведь теперь доподлинно известно - спать ни в коем случае нельзя...
- Что? - спросил я, очнувшись.
- Говорю, вон кодла твоя идет, - повторил Рюрик и брезгливо сплюнул.
И точно: наперерез нам через дорогу бежали трое - Макар, Давид и Юшка. Все трое как с одной помойки: помятые пиджачки с заплатками на локтях, помятые сорочки, абы как подвязанные сальные галстуки. Пионерия. Кодла. Со стороны они напоминали лесенку, начинающуюся долговязым сообразительным Макаром и заканчивающуюся низеньким глупеньким Юшкой. Давид занимал промежуточное положение в этой иерархии, и, как водится, именно он начинал разговор. Все произошло очень быстро.
- А-а-а! - радостно протянул Давид, с ходу тыча указательным пальцем Рюрику в живот. - Вот ты и попался, маргарин!
- Пошел на хрен! - огрызнулся Рюрик.
У Давида глаза на лоб полезли.
- Зырь, Макар! Разговаривает!
- И правильно, - отозвался Макар, протягивая мне лопатообразную кисть. - Здорово, Тоха. Как оно?
- Пойдет, - сказал я, мысленно кривясь от стального рукопожатия.
- Чё ты с ним якшаешься? - осведомился Макар, кивая в сторону Рюрика и, не дожидаясь ответа, бросил Давиду: - Так тебе и надо, совсем уже опустился. Скоро каждый лох-несс будет на хрен посылать.
- Меня? - притворно обижаясь, переспросил Давид.
Юшка, подошедший последним, сморщил бледную, несообразно маленькую физиономию и мелко-мелко закашлялся в кулачок. Это он так хихикал.
Мне вдруг стало душно и тесно. Я запаниковал и, стараясь, чтобы никто этого не заметил, буркнул первое, что пришло на ум:
- В планетарий ходили?
- Какой еще планетарий? - не понял Макар.
- Ну, планетарий. Что-то же говорили насчет него.
- Совсем голову потегял, Тоха? - прокартавил Юшка. - В планетагий в февгале ходили.
- А-а...
- А ты, маргарин, любишь планетарии? - спросил Давид и снова ткнул Рюрика пальцем, отчего бедный Рюрик охнул, страдальчески выпучивая глаза.
- Оставь его, - сказал я, глядя в сторону.
- Чего оставь, чего оставь? Такого жирдяя да не потрогать! - И снова тычок, от которого уже не у Рюрика - у меня в животе екнуло.