Тогда я позвонил в полицию и поговорил с помощником комиссара, который замещал этого самого комиссара, пока тот выезжал на место преступления. Помощник, в частности, сообщил, что предшественник комиссара теперь работает адвокатом и у него частная практика. Тогда я позвонил бывшему комиссару, превратившемуся в адвоката, и, к моему удивлению, тот самолично снял трубку. После недолгих уговоров он согласился встретиться со мной. На следующее утро Ури — стоит ли пояснять, что я нанял его на все время пребывания в городе? — отвез меня в офис Ари Киммельмана, адвоката.
Я представлял его совсем другим. Ни один из известных мне адвокатов не носил рубашки с расстегнутым воротом, открывавшим довольно волосатую грудь. А когда я спросил его о краже, Киммельман сказал: «Худшее из ограблений, которое мне доводилось расследовать. Слишком много слухов, а конкретной информации почти никакой». И не успел я склонить его к сотрудничеству, как на столе у него зазвонил этот чертов телефон, и адвокат стал, насколько я понял по его выразительным жестам, обсуждать с клиентом детали развода. И конца этой болтовне на иврите просто не было. И тогда, чтобы не тратить времени попусту, я сделал то, что вы бы сделали на моем месте, Александр. Начал осматриваться и производить инвентаризацию обстановки.
Кабинет вовсе не походил на классический, уставленный шкафами с книгами, офис адвоката. Киммельман украсил стены офиса черно-белыми снимками сцен преступлений, которые расследовал, будучи комиссаром полиции. Тут я понял, в чем его истинная страсть и призвание, а потому решил на этом сыграть, когда он закончит беседу с клиентом. Я начал расспрашивать его о боевых буднях, которые ныне остались в прошлом, о его победах и разочарованиях на этом славном поприще. Причем указывал то на один снимок, то на другой и незаметно подвел к интересующему нас делу.
Киммельман сообщил, что по прикидкам полиции грабителей было четверо. Они проникли в здание музея, разбив окно и протолкнув в него матрас, чтобы смягчить приземление. Затем, по его словам, они или начали грести все подряд, или же тщательно отбирали самые ценные вещи, он в точности не уверен, как именно обстояло дело. Кроме матраса, после воров остались и другие вещдоки, в частности различные инструменты, две жестянки пива и недоеденный бутерброд с сыром и ветчиной. Я спросил, были ли найдены отпечатки пальцев грабителей или отметины от зубов на бутерброде, в ответ Киммельман расхохотался и заметил, что я слишком много смотрю телевизор.
Что еще? Воры отсоединили систему сигнализации, хотя она, как выяснилось, и не действовала. Возникает вполне очевидный вопрос: знали ли грабители о том, что сигнализация не работала, и отключили ее, чтобы утаить свою осведомленность, или же они отключили ее, не зная этого? На данный вопрос ответа у Киммельмана не было.
И недоеденный бутерброд с ветчиной и сыром тоже наталкивал на размышления. Оставили ли они его намеренно, с целью продемонстрировать полное пренебрежение к традициям ислама и иудаизма? Или чтобы навести дознавателей на ложный след? Возникла и еще одна довольно любопытная деталь, связанная с подписями под экспонатами. Почему, спрашивал меня и сам себя Киммельман, воры забрали таблички на английском языке, но оставили те, что на иврите? И на этот вопрос ответа у него не было. Он показал мне снимок, на котором следователи стояли возле стола, заваленного часами. «Прямо как на поминках у вора-карманника, — заметил я. — Почему у всех такие скорбные лица?»
«А вы бы провели три месяца, — ответил Киммельман, — преследуемые разными дурацкими и чудовищными слухами, тогда бы я посмотрел, какое у вас станет лицо». Далее он поведал о нескольких версиях. Одна из них — кража для получения страхового возмещения, но ее почти сразу же отвергли, поскольку, как выяснилось, большая часть институтской собственности застрахована не была. Отвергла полиция и наличие политического подтекста в этом деле, поскольку никаких заявлений и требований не поступило. Отвергнут был также весьма популярный, но недоказанный американский сценарий, согласно которому преступление носило заказной характер.
Тогда я напрямую спросил Киммельмана: «Так вы не имеете ни малейшего понятия о том, кто мог это сделать?» Он ответил, будто интуиция подсказывает ему, что преступники скорее всего были полными профанами и не осознавали ценности похищенных вещей. Я заметил, что это маловероятно. Он рассердился. «Вы действительно считаете, что профессионалы способны на такое?» Я спросил, что он имеет в виду. «Не желаю больше говорить об этом».