А мать что ни день приносила полные пригоршни всяких толков и высыпала перед ним. Недовольна была она сыном: столько лет жила в разлуке с ним, все трудности перетерпела, думала, человеком станет, а он туда же — в чабаны пошел…
Как-то Караджан приехал с джайляу за продуктами. Пока мать складывала в хурджин лепешки, соль, мешочки с крупами, овощи, он сидел в комнате и пил чай со слоеным патыром. Неожиданный стук в калитку заставил их обоих взглянуть в окно.
— Какой-то незнакомый мужчина, — сказала мать. — Наверно, к тебе.
Караджан сразу же узнал Милтикбая-ака, сидящего на лошади и до пояса возвышающегося за дувалом. Он наклонился и еще раз постучал о калитку черенком камчи.
Кандил-буви вопросительно посмотрела на сына: дескать, что же ты не идешь?
— Узнай, мать, что нужно этому человеку? — сказал с недовольством Караджан и отставил пиалу, не донеся до рта. И когда Кандил-буви поднялась с подстилки, шепча молитву, он резко добавил: — Если спросят обо мне, меня дома нету! Поняла? Нету меня!..
Кандил-буви вышла из дому и, шаркая башмаками, заспешила к калитке со словами:
— Салам алейкум! С чем пожаловали, добрый человек?
— Чабан Караджан здесь живет? — спросил всадник.
Караджану будто оплеуху дали, так резанули его слух эти слова. «Уже знает!.. Думает, я его обманул тогда, без пяти минут инженером назвавшись. Небось насмехается», — подумал он, чувствуя, как горячая волна стыда приливает к лицу. Прислушался.
— Нету его, в горах он, — сказала мать.
— Я хотел его проведать и отблагодарить.
— За что же?
— Дай бог ему здоровья и счастья, он настоящий джигит. Передайте ему вот это и скажите, мол, Милтикбай-ака приезжал, он меня знает. И буду вас вместе с сыном ждать к себе в гости. До свидания.
Всадник тронул лошадь. Над дувалом еще какое-то время виднелись его плечи, голова, потом исчезли.
Мать вернулась в комнату и, делая сыну выговор, что из-за него пришлось врать такому почтенному человеку, положила ему на колени бельбаг — шелковый поясной платок. А на нем, по краю, красивыми, причудливо изогнутыми буквами вышито было: «Храброму джигиту». Караджан сунул бельбаг в карман и усмехнулся: мол, платок, ничего особенного.
Да, тогда этот бельбаг ему показался самым обыкновенным. Ведь Караджан не знал, что вышивала его Гулгун. И представления не имел, что на свете живет такая девушка.
С того дня минуло немало времени. Бельбаг невесть куда подевался. Но Караджан перевернул все в доме, обшарил углы, перетряс вещи и отыскал его. Теперь этот аккуратно сложенный бельбаг он носит в нагрудном кармане пиджака и никогда не расстается с ним.
Сейчас, уже с таким опозданием, Караджан клял себя, что не поехал тогда в дом к Милтикбаю-ака, не проведал его, как того хотел этот почтенный человек. А проведай он его, еще тогда бы увидел Гулгун и, может, не дал бы ей попасть в силок к тому красавчику завмагу. Что поделаешь, не судьба, значит…
А знала ли она, для кого вышивала бельбаг? Наверняка отец ей рассказал о Караджане, расхвалил и расписал небось, как храброго джигита. Только об одном скорее всего умолчал: о том, что лицом он увечный…
Она ждала и, может, надеялась, что явится однажды тот храбрый джигит, красивый, как молодой шах, чтобы увидеть девушку, которая бельбаг для него вышивала. И зря понадеялась. Не явился джигит и «спасибо» не сказал.
Впрочем, поблагодарить ведь никогда не поздно. В ближайшие дни Караджан поедет в Сиджак к Милтикбаю-ака. Улучив момент, он покажет Гулгун шелковый бельбаг и скажет: «Спасибо за подарок». Она все сразу и поймет. Вот удивится, поди… Снизу, из темноты, донесся чей-то голос. Его кто-то звал. Караджан вскочил и минуту постоял, прислушиваясь. Потом сложил ладони рупором и гаркнул:
— Эге-ге-гееей!..
Многократным эхом отозвались ему горы, притихшие, словно в дремоте.
— Караджан! Это я!.. — послышался голос Ивана Шишкина. — Где ты?
Внизу мгла уже окутала скалы и провалы, можжевельник и заросли дикой алычи, надежно упрятала до рассвета тропинку. И только на вершины с зеленовато-синего неба все еще струился призрачный свет — как моросящий дождь.
— Я здесь! Сюда иди! — отозвался Караджан и, заложив два пальца под язык, озорно свистнул.
И опять горы откликнулись многократным разбойничьим свистом. Увидев Ивана, пошел навстречу, то легко перескакивая с камня на камень, то соскальзывая по песчанику и по траве. Подал ему руку и помог взобраться на уступ. Они поднялись на самый верх Конгир-Бука и, тяжело дыша, остановились. Было видно, как снизу, словно прилив, наступает ночь, тонут в темноте перелески, холмы, горы. Лишь россыпь огней над поселком строителей сияет все ярче и ярче. Их не в силах поглотить и ночь.