Карабкаться наверх было еще труднее. Никаноренко поджидал у отверстия люка. Схватив Караджана под мышки, помог ему выбраться. Караджан посидел на краю люка, переводя дух. Лоб покрылся испариной.
— Теперь можете сделать запись, — сказал он, вытирая лицо платком, и тут же остановил: — Минутку! Давайте посмотрим с вами проект, и вы расскажете мне, что сделали за эти три дня.
Он вынул из внутреннего кармана сложенный в несколько раз лист ватмана, расправил его на железной крышке люка. Дул ветер и то и дело норовил вырвать бумагу из рук.
Никаноренко опустился напротив на корточки и прижал углы проекта булыжниками. Вгляделся. Водя по чертежу тупым концом карандаша, стал неспешно рассказывать, где и сколько массы уложено, какие проведены коммуникации.
Караджан поблагодарил прораба и отпустил его. Еще несколько минут он изучал чертежи. Мимо с гулом проезжали огромные самосвалы, сотрясая землю своей тяжестью, но он их не замечал. Потом поднялся на ноги и окинул прищуренным взглядом вершину Аскартага, повернулся к Конгир-Бука, прикинул, сколько еще осталось расти плотине. Вот возведут ее, и образуется море — то, чего тут не хватало, о чем веками мечтал человек. Выходит, человек исправляет ошибки самого создателя. Не об этом ли море говорил Алишер Навои, поверяя людям свои мечты в дастане «Садди Искандарий»?! Пять веков с тех пор минуло. Мечты Навои сделались явью. Вот она, великая плотина, на земле узбеков! Пиала исполинского Чарвака наполнится хрустально чистой водой, несущей расцвет всему краю, и сам аллах изумится творению рук человеческих. И сущей безделицей покажутся ему тогда египетские пирамиды, которые строились рабами на протяжении полутора веков, и лишь для того, чтобы в глубине их упрятать мумии фараонов. А эту плотину возводят современные Фархады, чтобы вокруг было света в изобилии, воды — в изобилии, счастья — в изобилии. Многие, многие века будет стоять она и напоминать о нас потомкам.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
XI
ЗА ГОРАМИ — РАЙ
Инженер-гидростроитель Файзулла Ахмедович Музаффаров несколько лет назад вышел на пенсию и, следуя примеру некоторых отставных генералов, начал писать воспоминания. А вспоминать ему есть о чем. За свои шестьдесят шесть лет он повидал немало.
На торжестве по случаю дня его рождения поэт Амир Равнак, произнося тост, воскликнул:
— Хочу погулять в тот день, когда эти цифры встанут с головы на ноги! — и, прежде чем обнять друга, размашисто вывел в воздухе «99».
Мархаматхон весело поддержала:
— Пусть господь, если он есть, сделает это число трехзначным!
Шутка Амира Равнака и готовность, с которой подхватила ее жена, подействовали на Музаффарова как бальзам, и он сказал:
— Хоть и не всерьез сказано, все равно приятно! Говорите, говорите побольше таких слов, пусть их ангелы услышат и скажут аминь! — И вновь наполнил бокалы: кому же не приятно, если ему пожелают долгой жизни!
Файзулла Ахмедович — большой жизнелюб, а в последнее время к нему прицепилась эта проклятая хворь со сладким названием «сахарный диабет». Со стороны и не подумаешь, что он чем-то болен: высок, плечист, крепко сложен. Вот только зрение… Впрочем, зрение теперь не зависит от возраста. Ему рановато, с юности, пришлось носить очки. Зато, как и прежде, полон молодого задора. В спорах нет ему равных. Когда доводится кому-то доказывать свою правоту, то и дело поглядывает на оппонента поверх очков, словно дивясь, что упрямый спорщик все еще не повержен.
Хотя шестьдесят шесть лет — возраст солидный, лицо Файзуллы Ахмедовича все еще гладкое. Только когда он хмурится, широкий лоб покрывают морщины, а густые брови, словно присыпанные пеплом, почти сходятся на переносице. В свое время немало переживаний доставили ему волосы: с катастрофической быстротой стали покидать они голову. Только на затылке сохранилось несколько прядей, жидких, как перья облинявшего филина. Должно быть, потому он так холит их и лелеет. Но и те вначале побелели, будто снегом покрылись, а потом пожелтели, как тот же снег в весеннюю оттепель.
Его широкая, как у атлета, спина может вызвать зависть и у молодого джигита. Файзулла Ахмедович обычно смущенно улыбается, когда дивятся его выправке, легкости движений. Он-то знает, что мышцы и кожа его стали дряблыми, колышутся под одеждой, как желе. Как ни крепись, а годы берут свое, расслабляют даже такие мускулы, которые были твердыми, как камень. Стал бы Файзулла Ахмедович в молодости неплохим спортсменом, если б не пришлось так рано надеть очки. Он настолько привык к ним, что они уже давно стали как бы частью его самого. Лишь положив голову на подушку, вспоминает о них. Снимает и осторожно кладет на тумбочку. В остальное время очки не слезают с его крупного мясистого носа.