Сверкнула молния, разбив небо на темные осколки. Справа простиралась широкая долина. Далеко внизу мчался белый от пены поток. Он клокотал и ярился, пробиваясь сквозь узкий проход между скалами, а выбравшись на простор, разливался вширь, успокаивался, словно отдыхал перед новым броском. При новой вспышке молнии мелькнул и пропал переброшенный через горный сай шаткий деревянный «ишачий» мосток, названный так местными жителями за то, что на нем не разминуться и двум ишакам. Неожиданно перед самым носом машины возникали белые в черную полоску столбики — дорога круто уходила то влево, то вправо. Малейшая оплошность водителя — и все может окончиться печально. Поэтому шофер, хоть и не впервые, видать, ехал по этой дороге, вел машину с особенной осторожностью.
Гулгун улыбнулась, подумав, что обстоятельства не дают ему возможности побравировать лихостью, блеснуть остроумием, как это обычно делают шоферы, едва в кабину к ним подсядет смазливая женщина. Приходится бедняге всю дорогу помалкивать.
Стоило Гулгун сесть в чью-нибудь машину, водитель — особенно если им оказывался молодой джигит — начинал ей рассказывать что-нибудь интересное, чаще смешное, и испытывал огромное удовольствие, если ему удавалось заставить ее смеяться. Даже шофер автобуса, битком набитого людьми, каким-то образом замечал ее и вдруг начинал лихачить, показывая свое профессиональное умение и несказанно пугая этим пассажиров. Она же, естественно, делала вид, что этого не замечает, хотя нельзя сказать, что внимание мужчин не было ей приятно.
Ей показалось, что незнакомец чем-то подавлен и угнетен. А может, от природы угрюм? Не хочет разговаривать — и не надо. Если даже человек разговорчив, и то трудно угадать, что у него на сердце. А у молчуна — подавно. Главное — не проявил жестокосердия, не бросил их на дороге в такой ливень. Сжалился? Или, может, у него полный дом ребятишек да жена на иждивении — лишние три-четыре рубля такому не в тягость? Вот и решил подбросить их домой, заработать… А вдруг затаил злой умысел? Эта мысль как током пронзила Гулгун. Что, если въедет сейчас в какое-нибудь страшное ущелье, вынет нож и… Гулгун вздрогнула и с тревогой посмотрела в широкую спину водителя. Чтобы не подумал, будто в узелке у них с матерью какие-то дорогие вещи, между прочим дала ему понять, что там лепешки да конфеты и ничего более. Тьфу, тьфу, придет же такое в голову! Скорее всего человек день-деньской трудился, устал и ему не до праздной болтовни. Но на всякий случай, желая вызвать сочувствие незнакомца, она заговорила с матерью о братишке, который, наверно, заждался их и теперь, может, плачет. Сказала и о том, что отца в такую погоду особенно мучают ноющие боли, дают о себе знать раны, полученные на войне. Хоть и нет у него одной ноги, ему все равно кажется, что она болит. Тогда он закутывается в стеганое одеяло и подолгу лежит молча, уставясь в потолок, стараясь никому не доставлять хлопот.
Как бы между прочим Гулгун заметила, что научилась сама отцу делать уколы. Прежде он сам себя колол. А теперь, когда нужно, всегда просит ее. Говорит, что дочка делает укол так искусно, что он почти не чувствует боли.
Водитель по-прежнему молчал. И трудно было понять, слушает он ее или все его мысли сосредоточены только на баранке да тормозах. Если он услышал хотя бы половину из всего, что ему рассказывала Гулгун, то теперь знал про нее почти все. Она призналась даже, что мечтает стать врачом, в чем признавалась далеко не всем…
А он и слова не промолвил в ответ. Опять надолго воцарилось молчание.
Машина двигалась с ровным гулом. Свет фар то устремлялся далеко вперед, словно проваливаясь в пустоту, то вновь укорачивался, когда ливень уплотнялся. Справа, слева возникали крутые каменные отвесы, скалы и пропадали. Сверкали, впивались в вершины молнии. Громыхал гром так, что казалось — катятся по склонам вниз огромные скалы, наскакивая друг на друга, грозя смести все, что попадается на пути.
Машина резко замедлила ход и остановилась. В наступившей тишине еще отчетливее слышался шум дождя. За окном зияла чернота. Гулгун и Санобархон с тревогою переглянулись, перевели взгляд на водителя. Не в глухом ли месте они стоят?
— Пожалуйста, вы прибыли, — сказал тот, все так же глядя перед собой сквозь мутное стекло, даже не обернувшись и не убирая рук с баранки.
Санобархон, спохватясь, засуетилась, завозилась и наконец отворила дверцу. И впрямь, они стояли у самой их калитки. Сперва она поставила одну ногу на раскисшую скользкую землю, потом другую и выбралась из машины.