— Слушай приказ! Захватить комплекс зданий Правительства и Администрации Губернатора. Занять Бияшару, Барагиву и Кусимту. Нанести поражение важибовцам и военным. К утру город должен быть весь наш.
— У меня сил мало. Полк с восточных окраин снять нельзя, иначе драгуны ударят. Поэтому сильно красиво не получится. Многовато будет разрушений и жертв.
— Какой план?
— Стяну на Барагуву все 18 минометов, все полторы тысячи конных, батальон стрелков с Мажибары. Плотно под завязку закидаем минами площадь перед Башней и внутренний двор, где лагерь и тылы курсантов, заведу на площадь конницу чтоб всех дочистить и захватить пушки и пулеметы. Потом двумя батальонами пехоты при поддержке этих пушек и пулеметов будем брать здания этаж за этажом. Свяжусь с Кивулиокой, чтоб подстраховала со стороны Барамани. Уцелевшая конница с Барагувы пойдет на Барагиву во фланг и тыл важибовцам. Батальонами с Мрабамаши и с Барамумбы ударим им в лоб. Погоним к реке и там дожмем. Но это будет громко и много потерь, шеф. После такого никаких переговоров уже не будет.
— Если город станет наш, не о чем будет говорить особо. Не о чем будет торговаться тогда. Не допусти, чтоб расползлось оружие противника. Все собери. Если будут хотеть бежать, разоружай и отпускай. Действуй.
Кундушаук крутил себе волосы в белой бороде, смотрел в угол кабинета, слушал тишину ночи. Думал, правильно ли он решил. Хорошо строить завод или паровоз — по точно выверенному чертежу, обоснованному ясным пониманием законов физики. Но здесь — все неочевидно. И нет утвержденных правил. И не может быть «правильно». Это вопрос долга, убеждений. Мог ли он предать свое восстание, своих бойцов? Мог ли уступить? Позволить погасить Сауте тот Огонь, что он разжег? Не мог. И не мог простить Кусини века унижений своего рода, не мог оставить время и страну в распоряжении этих дворян и лживых попиков. Не мог. Это его Правда. А там, что будет, то будет. Может, Стерк справится. Может, победим.
На Барагуве часто и громко захлопало, ночь взорвалась пулеметными очередями. Кундушаук, держась за бороду, прячась за шторой смотрел в окно, как площадь перед Башней светилась словно днем плотными вспышками, как в черное небо летели искры пуль, как занимались в той стороне пожары. Полчаса показались веком, Шеф Стальпрома устал слушать этот треск и ждать. Набросив пальто спустился вниз, где у крыльца ждала его персональная Тойота со стрелками охраны в кузове. Сказал ехать к башне. Впереди вроде стихало, грохот боя уходил постепенно вдаль, в сторону Барамумбы. В телефон упало от Стерка:
— Комплекс зданий Правительства и Администрации Губернатора взят. Противник уничтожен. Важибовцам нанесли тяжелые потери и придавили к реке, дожимаем. Захвачены до двух тысяч винтовок, десятки пулеметов, три пушки. Наши потери не меньше тысячи. Нужно срочно пополнение личного состава. Сможем вооружить до трех тысяч человек.
Звонила на телефон Саута. Потом Кларк. Смотрел пустыми глазами на огонек трубки и не брал. Не о чем говорить сейчас. Машина тормознула у въезда на площадь. Кундушаук увидел в окошко как свечой полыхает Башня, уходя узкими длинными языками ярко алого пламени высоко в небо. Напротив оползало густыми клубами черного дыма здание Правительства. Вышел из машины, хрустя и скрипя чем-то под ногами. Сразу ударили в нос запахи пороха, железа, мяса, грязи, какой-то кислятины. Уши резали вопли раненых. Увидел орущего широко открытым в небо ртом юного курсантика, у которого сквозь дыру в шинели на животе лезли наружу кишки. Вывшего глухо и тяжко распластанного на брусчатке офицера. Пошел к крыльцу, замечая среди трупов армейцев тела парней в черных спецовках — казалось, он узнавал лица своих сталеваров с вытаращенными глазами, холодными стекляшками глядящими на огонь пожара. Ступая по битому стеклу и гильзам прошел в фойе, у стены длинными рядами лежали самообороновцы в бинтах и повязках. Вокруг них сновали девчонки в красных косынках — ставили капельницы, уносили прочь тазики с кровавыми ошметками.