— Слушай, я тоже приезжий и у меня как раз швах по деньгам сейчас, — Невезучий глянул косо в сторону уже улетевшего далеко поезда, решительно улыбнулся опять в глаза, — У меня однушка съемная, но большая. Давай ко мне. Напополам будем платить, с тебя триста серебра в месяц. Можешь в комнате жить, а я на кухне… Или наоборот, как хочешь. Там кухня больше комнаты.
Объект улыбался как школьник, Лео делал вид, что сомневается:
— Вообще ништяк вариант. Как раз то что мне надо… Но я это, если что, — Лео опасливо глянул на Невезучего, — Натурал… И всякого бухла и дури не фанат.
— Тем более! Сойдемся норм, я тоже, — Объект счастливо смеялся, — давай вечером заезжай с вещами. Говори вацап, сейчас адрес сброшу…
Вечером Лео ввалился в квартирку к новому другу с баульчиком своих немногих вещей за плечом и пакетом из отельного ресторана. Там хитрые салатики и две бутылки вискаря — отметить типа знакомство и новоселье. С кухни смачно несло жареным картофаном с мясом и салом. Пахла из тарелки холодная селедочка под зеленым лучком.
Негромко буровил за фондовый рынок телек, быстро раздавили первый флакон:
— Ты сам то чем занимаешься, дружище? — Лео расплылся в блаженстве, переваривая картошечку, причмокивая маринованным помидорчиком.
— Разработка новых полупроводников, — махнул безнадежно Невезучий.
— Типа шаг хочешь еще на полнаны укоротить? Ну перспективненько. А что выгнали-то?
— Так не получилось укоротить. Материал с нужными свойствами не могу найти.
— Ну ты не старый. Найдешь еще.
— Вряд ли. Я очень состарился за эти месяцы. Аш поседел даже децл. Давит какая-то безнадега. Все мысли, как будто кто-то нарочно против моей воли на негатив закручивает. Все только о плохом думается. Сосредоточиться не могу.
— Я заметил на платформе, что ты слегка невнимательный, — Лев смеясь похлопал сотрапезника по плечу, — тебе развеяться надо. Может, по девочкам? Это же Лос-Парадайс! Я сам со Стрельца, там с этим делом туго. Не приветствуется.
— Я сам с Мановаха. Там это вообще уголовка.
— У меня после этой платформы адреналин по жилам так и плещет. Мы же с тобой, корешок, сегодня чуть оба копыта не отбросили! Давай что ли позвоним вызовем? Одну хотя бы.
— Да что-то я как-то…
— Брось, чувак! От них самое что ни на есть вдохновение. Это же Красота. Это же Жизнь. Оторвешься как надо, глядишь и мыслишки поправятся, и материал свой сразу придумаешь.
Часть 2
Охота на невезучего. Глава 6. Слава и почет
Военный оркестр трубил пафосно и благородно, над крыльцом реяли ярко-синие полотнища Межгалактического Сената с черными бархатными лентами, небо как на заказ было ясное на редкость для Мановаха в эту пору года. Солнце ласково поливало площадь перед Крематорием теплым желто-алым океаном света. Маат в плотном окружении сенаторов поднималась медленно и чинно по ступенькам в Зал прощания мимо цепочки вытянувшихся в струнку курсантов Учебного Центра Миротворческих сил. Джессика Малькольм (по имени Маат ее знали только близкие друзья и особо осведомленные коллеги) по просьбе организаторов нехотя приподняла черный платок вуали и показывала телекамерам тщательно сделанное выражение лица — печаль, уважение и благодарность к генералу Уоллосу, которого провожал сегодня этот мир. Она — ученик, товарищ и продолжатель его дел и идей, надежда его партии, один из форпостов прогрессоров в Сенате.
Джесс давила в себе тоску и желание разрыдаться, не давала увидеть досужим миллиардам телезрителей, что прощается с самым близким другом, самым лучшим любовником, почти отцом, С тем, кто сделал ее жизнь, карьеру, весь ее мир, и сделал очень даже неплохо. Как в принципе и все, что он делал в этой жизни — создавал когда-то Миротворческие силы, партийные структуры прогрессоров, строил государство Бахди на Аполлоне, растил разные бизнес-проекты и корпорации, и победил в войне, в которой спас человечество…
Маат жалела себя, что не могла попрощаться с ним там, на Эльдорадо, где у костра на берегу пруда собирались настоящие друзья. Она, председатель Комиссии Сената по науке и культуре, шеф по идеологии и медиа Прогрессивной партии, она обязана идти здесь по этим ступенькам, в одной толпе с чужими людьми, с журнально-обложечным лицом под расстрелом сотен, в том числе и своих же, телеобъективов. Чувствовать беспросветное одиночество и холод космоса.