— Мне горновых не хватает на печь, — жаловался директор завода, — еще двое спины сорвали, а те пятеро, которых побили на Биашаре, до сих пор в больнице.
— Что стража? Наказали виновных? — Кундушаук не отрывал глаз от волшебных искр, — Нельзя спуску давать. Нельзя чтоб наших мальчишек в городе били.
— Стража пас. Обидчики оказались благородные. После того как Жасира-убийцу из Килимы выпустили только из-за того что дворянин, знати теперь все с рук сходит. Не хочет стража связываться. Вот молодые барчуки и обнаглели. Этих наших пятерых избили просто за то, что зашли в дорогой бар. Типа заведение не для быдла. Тогда бы уже вывеску повесили, что вход только для дворян.
— Лечи парней. И всех инструктируй чтоб не лазили, — Кундушаук морщился с омерзением, — Мы не для того зарплаты платим такие большие, чтоб их били потом на улице.
Где взять горновых и прочих мастеров на цеха Стальпрома, это проблема. На днях опять получили из Цитадели отказ в лицензии на открытие школы для детей рабочих. Типа школы только для высших каст. Так бы дети рабочих уже в пятнадцать лет приходили на завод и учились, так бы и решили вопрос профессиональных кадров. А приходится брать просто мужиков покрепче и учить уже у домны. Долго, травматично и часто зря. Как уже достала эта кастовость… И как достали эти тупые барчуки. Сталевар в разы умнее и по факту образованней этого юного мудилы из деревенского замка. И полезней. А получается рабочих можно бить. И из кабака и вышвыривать, хоть и деньги у сталевара достойные в кармане, и одет он не дешево…
Кундушаук глянул еще раз на сталевоз катившийся через зал, наполненный яркой плазмой, пошел на выход, сняв спецовку и шапку. В коридоре с железными стенами и трубами у каменного потолка встретил шеф правления, с ним вместе спустились по решетчатым металлическим лесенкам вниз и потом во двор, сели в машину двинувшись в офис.
Поехали по Барасказине, широченной улице-просеке среди заводов и складов файдазавадской промзоны, мимо рабочих многоэтажных кирпичных кварталов. Кундушаук кивнул на заброшенный бокс корпуса бывшей чугунной мануфактуры:
— Не нашли еще покупателя? Тогда не ищите. Постройте там Дом Культуры для рабочих. Для наших и для всех других. И чтоб был круче всей Биашары вместе взятой. И дворянам и попам вход запретим. Свяжись с артелями уличных театров и музыкантов. Всех лучших перемани.
Свернули на Барагуву, шедшую от Северных Ворот города к Башне Губернатора, тут был главный офис его банка СПБ. Денек был весь из так себе новостей, и все в одну масть. Гендир банка с порога обрадовал, что Цитадель лишила лицензии доктора Брендона, вломились к нему в клинику драгуны, нашли книжки древние по медицине, писанные еще пальными рунами. Объявили врача язычником и вывезли из города. Клинику закрыли. Брендон десять лет к ряду лечил тут и стар и млад. Писал очень научные передовые труды, придумывал лекарства. Его очень ценили в Академии. Сколько народу с того света вытащил. И вот такого человека вышвырнули без имущества, почти голым в поле за Килимой. И все из-за каприза какой-то шлюхи, как-то ну очень круто отсосавшей Верховному Жрецу.
В последние годы вроде как начинали стираться кастовые различия, иной молодой дворянин-провинциал завидовал зарплате инженера и даже мастера-рабочего. А авторитет жрецов меркнул перед учеными. Но Царица Саута несколькими решениями подряд будто показывала незыблемость кастовых порядков. Бытовые ссоры, в которых не разберешься кто прав, кто виноват, а можно только отдать предпочтение тому, кто более нужен стране. И вот знатные тупые гопники оказались выше рабочих, а прикроватный коврик жреца изгнал из города целителя.
Кундушаук, чувствуя, как наполняет его ярость, как плещется гнев, как та сталь в ковше, вышел из банка, уселся на заднем сиденьи инопланетного джипа, помчался по тряской дороге к себе на север, в Тезимлиму. Смотрел, как ноябрь окрасил уже в золотое и красное леса за городом, как уже мутнело небо, готовясь встречать осенние тучи. Вспоминал, как его когда-то знатный и властный род потерял все триста лет назад, когда пришли к власти Кусини и жрецы их новой «правильной» веры. Его предки отказались отречься от старых культов древней Махалигизы, были изгнаны от царского двора, лишены земель и дворянского титула. Их потомков запретили принимать на государеву службу. Считалось, что новый порядок невиданно гуманный — у язычников не отнимали деньги, их не жгли на кострах и не бросали в темницы. Но с тех пор любой самый захудалый помещик, не то что жрец, был выше…
Предки Кундушаука на все деньги построили солеварни, основали первое производство чугуна, наладили торговые компании и банковское дело. Минули столетия и поколения упорных трудов, когда носители крови их рода снова вернулись в Файдазавад и стали опять уважаемыми, а Кундушаук и вовсе одним из самых влиятельных людей Империи. Но раз за разом он как на горячий утюг натыкался на этот кастовый порядок. И это с рождения было ему больно, это со школы и университета было унизительно, это сейчас вызывало ненависть. Он вспоминал, как горит жаркое пламя в его домнах, как могуч Огонь — творец, как крепка и тверда его Сталь. Неужели нет такого огня, чтобы сжечь эту несправедливость? Нет в этом мире такой стали, чтоб все поставить на место? Чтобы инженеры, врачи, учителя, рабочие и крестьяне были главными и чтобы им доставался лучший кусок хлеба, чтоб на их стороне был Закон, а все эти захребетники сгинули или пошли тоже учиться и работать? И сейчас, а не через пятьдесят лет, как написано в Плане Межгалактического Сената.