Жестяные стены бара завибрировали от одобрительного гула.
— Я, пожалуй, с вами, — сказал один из пилотов, вставая. — На моей посудине и полетим.
— И что нам за это будет? — спросил бельгиец у Марии. Та лишь молча улыбнулась в ответ.
Лулаборг, Конго, май 1965 года
Они вылетели на рассвете; некоторое время внизу виднелась лишь желто-коричневая, в редких сероватых пятнах баобабов и акаций саванна, но вскоре равнина сменилась предгорьями, плотно поросшими лесом. Черно-зеленые волны вставали на много километров вокруг, и Мария уже начала беспокоиться о том, как они будут приземляться, но тут в лощине мелькнуло светлое пятно, и самолет зашел на круг над небольшим поселком. Деревенька с воздуха выглядела мирно, и единственную взлетно-посадочную полосу охраняли только двое солдат в форме правительственных войск. Похоже, симба успели оставить поселок — то ли после неудачного боя, то ли просто за ненадобностью. Полоса была грунтовая, но идеально выровненная, политая маслом, чтобы прибить пыль, — посадка оказалась неожиданно мягкой. Стоило Полю высунуться из кабины — и на него направили дула двух автоматов.
— Эй, эй! — возмущенно воскликнул бельгиец и поднял руки. — Я свой!
Мария выглянула из самолета и улыбнулась часовым — нежно и печально.
— Я ищу своего брата, — прокричала она, пытаясь перекрыть шум моторов.
На лицах часовых появилось напряженное недоумение, и Мария беспомощно оглянулась на пилотов. Окончательно протрезвевший к тому времени кубинец помахал под носом солдат какими-то бумагами.
— Особое задание! — проорал Поль, перехватил листки с печатями и вручил их солдатам. Мария присмотрелась — это были гостиничные квитанции. Она отвернулась и прикрыла рот рукой, не в силах смотреть, как часовые тщательно изучают бумажки.
— Эту даму необходимо доставить на базу партизан, — важно сказал Поль.
— Но мы не знаем, где… — начал было говорить один из солдат, но второй вдруг ткнул его локтем. Теперь они внимательно рассматривали купюру, каким-то образом затесавшуюся между квитанциями.
— Придумаете, как доставить на место девушку, — получите еще столько же, — сказал кубинец. Часовой нежно погладил карман.
— Это очень трудно и опасно, — сказал он, приоткрыв в улыбке крупные желтые зубы. — Вы же понимаете, мы не можем оставить пост и отправиться в тайный лагерь врага. Мы даже не знаем, где он. И мы боимся. Люди Тату стреляют без предупреждения.
— Не могу поверить, что такие храбрецы боятся каких-то дикарей, которые не знают, с какой стороны берутся за автоматы, — сказал Поль. — И конечно, храбрость достойна награды…
— Еще столько же сейчас и двадцатка — потом, — скучным голосом ответил часовой. Кубинец шумно вздохнул, и, закатив глаза, вытащил деньги. Поль передал их солдату, и тот радостно ухмыльнулся.
— Младший брат мужа моей сестры возит им продукты, — сказал он. — Он сможет проводить эту девушку. Если она, конечно, ему заплатит.
Мария наконец вышла из самолета и оглянулась на пилотов. Те глядели на нее слегка растерянно, будто только сейчас осознали, что происходит.
— Береги себя, детка, — сентиментально поговорил Поль и поднес руку девушки к губам. — Передай привет брату, мы с ним были приятели.
— Постараюсь не попасть в тебя, красавица, когда мы будем бомбить их базу, — улыбнулся кубинец и крепко обнял Марию, обдав запахом пота и одеколона.
Когда Мария увидела их в следующий раз, оба были мертвы.
Партизанский лагерь в Лулаборге, Конго, июнь 1965 года
В этих горах не было дня и ночи, утра и вечера — непроглядную тьму сменял тревожный полумрак, и только. О том, что где-то за горами скоро встанет солнце, Мария узнала лишь по посеревшему воздуху да по холодному туману, медленно ползущему среди гигантских стволов. Где-то в ветвях возились первые птицы — им с высоты был виден тусклый рассвет. Мария зажгла фонарь и, неслышно ступая босыми ногами, пошла к кухонному навесу: пора готовить завтрак.
Уже давно Мария не видела неба, плотно закрытого кронами гигантских деревьев. Дышать здесь было трудно из-за влажного и какого-то затхлого воздуха, как в долго запертой комнате; даже самый слабый ветерок никогда не проникал сюда. Но Мария не жаловалась. Человек, которого все упорно называли Тату, — «третий» на суахили, — позволил ей остаться. Когда Мария заявилась в лагерь, ее едва не застрелили — Габриэля, вступившегося за сестру, никто не хотел слушать. «Я так и знал, — печально сказал тогда Габриэль, — что рано или поздно ты поссоришься с отцом. Но я так надеялся, что к тому времени смогу быть рядом… Неужели нельзя было подождать?» — «Он хотел Обезьянку отобрать. Бабушкино наследство». Габриэль закатил глаза. «Ну здесь-то ей, конечно, безопасно, Ри». — «Да уж побезопасней, чем дома, Ри», — откликнулась Мария и замолчала, когда ствол автомата ткнулся ей под ребра: партизаны не одобряли лишних разговоров.
Мария уже успела подумать, что погибла сама и потянула за собой брата, когда вмешался Тату. Он был точно такой, как на фотографиях в газетах, — только волосы под беретом короче, да глаза не такие веселые. Он выслушал Габриэля. Он посочувствовал Марии — скорее от нелюбви к церковникам, чем от сострадания, но — посочувствовал, не записал в шпионки, не велел расстрелять и не отправил домой на расправу отцу. Он дал ей работу на кухне и позволил ходить в школу. Не на все уроки, конечно, — Мария быстро поняла, что большей частью в этой школе учат, как ловчее убивать из-за угла и почему это надо делать. Это называлось основами партизанской борьбы и теорией марксизма. Но войной дело не ограничивалось: Тату самолично преподавал конголезцам испанский, французский и математику, и Мария оказалась благодарной ученицей.
На кухне никого еще не было. Мария присела на обрубок дерева, высыпала в подол полмешка арахиса и принялась лущить его. Мелкие ядра в красноватой шкурке, казавшиеся в сумерках почти черными, с дробным шумом посыпались в жестяную миску. Позже Мария разотрет их в пыль, добавит масло, травы, зальет получившимся соусом жесткую козлятину — выйдет целый чан тушеного мяса, сытного и вкусного. Но пока руки делали механическую работу, а голова была свободна — оставалось время подумать.
Абрахам всегда считал, что удел женщины — быть матерью и женой, и у Марии не возникало и мысли, что может быть как-то по-другому. Ей доводилось слышать об образованных дамах, которые сами зарабатывают себе на жизнь, но не приходило в голову, что это может как-то касаться ее. В конце концов, у нее была Обезьянка. Мария питала уверенность, что рано или поздно найдет себе самого лучшего мужа — доброго, красивого и богатого, как дед Шарль. Если повезет, она даже сумеет полюбить его, но это вряд ли. Женщинам в ее семье никогда не везло в любви. Пусть он будет не слишком противен — о большем Мария не мечтала. Впрочем, нет: грезилось ей, что когда-нибудь ее увезут из Африки в какие-то прохладные и чистые края, где много света, где строят большие дома и не пропадают целыми днями на огородах… Сбегая из-под крыла отца, она лелеяла слабую, но соблазнительную мыслишку: вот если бы знаменитый революционер поддался чарам Обезьянки… Она бы могла гордиться им, помогать ему. И ничего бы рядом с ним не боялась…