Столь быстрое раскрытие планов группы Бехара вызвало подозрения в адрес местных компартий: Бехар обвинил партию Монхе в том, что она уступила требованиям перуанской компартии и стала чинить ему препятствия, причем он особенно отмечал тот факт, что боливийцы составили маршрут таким образом, чтобы его группа вошла на территорию Перу в сотнях миль от места, где действовал Бланко. В ответ на эту критику партийные лидеры Боливии заявляли, что действовали в полном соответствии с пожеланиями кубинских властей: их люди доставили Бехара к перуанской границе и потом не бросили его в беде, обеспечив укрытие и другую помощь.
Что касается бывшего шурина Че Рикардо Гадеа, то он не участвовал в провальном мероприятии Бехара. После раскола, случившегося в революционном перуанском движении, Гадеа вместе с некоторыми другими будущими партизанами образовал «Левое революционное движение», которое выступало с иных позиций, нежели «Армия национального освобождения» и ее кубинские покровители: оно ставило перед собой цель сначала создать социальную и организационную базу в Перу и только затем начинать войну. Кубинские власти не одобряли подобных идей, и, по словам Гадеа, в отношении к ним кубинцев «появился холодок». Пока Бехар со своей группой переправлялся в Боливию, Гадеа и его единомышленники были посланы в горы Эскамбрай для борьбы с орудовавшими там контрреволюционерами. Все их просьбы о возвращении в Перу получали решительный отказ или вовсе оставались без ответа. Только после фиаско Бехара и поездки в Гавану лидера их партии Луиса де ла Пуэнте Уседы им наконец разрешили уехать. Перед отбытием Гадеа в последний раз встретился с Че.
«Для меня это был важный разговор, — вспоминает Гадеа, — поскольку впервые Че смотрел на меня не как на ученика и не как на члена семьи, но как на человека, который принял решение осуществить революцию в Перу… Он сказал мне: "Что ж, испытай себя. Каждый должен пройти через это, и твой путь к знанию также лежит через опыт"».
Гадеа описывает свои чувства при расставании с Кубой как схожие с теми, что испытывает юноша, оставляющий родительский дом против воли отца и матери и мучимый сомнениями, но тем не менее полный решимости самоутвердиться в жизни. Хотя с тех пор прошло уже больше тридцати лет, он по-прежнему гордится тем, что все члены его партии благополучно прибыли в Перу, избежали ареста и начали подпольную работу, так что уже через два года были готовы к началу партизанской войны.
Тем временем Че с нетерпением ожидал, когда Мазетти организует в Аргентине базу для партизанских действий.
VIIАлейда не хотела, чтобы Че уезжал, но знала, что не в силах его остановить. Он был революционером, когда они познакомились, и ни на секунду не переставал быть им в дальнейшем. С самого начала Че ясно давал понять жене, что придет день, когда он оставит ее, чтобы начать революцию у себя на родине.
В мае 1962 г. у них родился второй ребенок, Камило. Если дочь Алюша унаследовала смуглоту Че, то новорожденный сын был светленьким — в Алейду. Он так и вырос светловолосым, но от отца ему достались большой лоб и выразительные глаза. Во время Карибского кризиса Алейда забеременела вновь, и супруги переехали в новый, более просторный дом в районе Нуэво-Ведадо, в нескольких кварталах от зоопарка и неподалеку от комплекса правительственных зданий на площади Революции. 14 июня 1963 г. — в тридцать пятый день рождения Че — Алейда родила вторую девочку, которую они назвали Селией — в честь бабушки.
То, что ребенка назвали в честь матери Че, было особенно важно, так как она в этот момент находилась в тюрьме. В январе 1963 г. Селия приехала на Кубу, где провела три месяца, а в апреле, по возвращении в Аргентину, она была арестована по обвинению в хранении кубинской пропагандистской литературы и в шпионаже.
9 июня Селия написала Че из женской исправительной тюрьмы в Буэнос-Айресе: «Мой дорогой, ты просил меня написать тебе, правда с тех пор прошло уже много времени. Исправительная тюрьма — не самое лучшее место для писем… В моем королевстве сейчас пятнадцать человек, почти все — коммунистки». Селия понятия не имела, когда ее освободят, но писала: «…Единственное, что я нахожу неудобным, — это то, что у меня в течение дня нет ни минуты, когда я могла бы остаться одна. Мы едим, спим, читаем и работаем в нашей камере 14 на 6 метров, а также в галерее, где через решетку можно увидеть небо и откуда нас вышвыривают, стоит там появиться обычным заключенным…
Я завтракаю в восемь, делаю упражнения; с трех до четырех мы играем в волейбол в патио. Я — почти самая старая, если не считать Консуэло, арестантки семидесяти лет, а остальные шестеро — молоденькие девушки, все студентки. Меня единодушно провозгласили лучшим игроком, и команда, за которую я играю, — чемпион».