В октябре официальный «рупор» Фиделя — президент Дортикос — уже обозначил новую позицию своего шефа на конференции неприсоединившихся стран в Каире. Подтвердив приверженность Кубы политике «мирного сосуществования» со странами Запада (то есть приняв линию советского руководства), Дортикос вместе с тем поставил под сомнение возможность мирного сосуществования в условиях «империалистической агрессии против маленьких стран». В связи с событиями в Юго-Восточной Азии и в Конго требовалась более четкая демонстрация солидарности со своими партнерами из стран третьего мира.
В Москве Че для проформы посетил торжества на Красной площади и вместе с космонавтом Юрием Гагариным открыл новый Дом дружбы. Но «за сценой» он провел ряд секретных встреч с кремлевскими чиновниками, предложив им свою помощь в урегулировании советско-китайского конфликта, а также изложив кубинские предложения относительно развития революционных процессов в странах Латинской Америки. Однако на сей раз рядом с Че не было его старого приятеля Николая Леонова (ранее выступавшего в роли переводчика). После предыдущего визита Че в СССР КГБ вновь отправил Леонова в Мексику, где тот, помимо исполнения других функций, принимал участие в подготовке гватемальских партизан.[35]
Вместо Леонова Че помогали Олег Дарушенков (кремлевский эмиссар на Кубе), а также другой представитель советской разведки, Рудольф Шляпников. Шляпников работал под началом Юрия Андропова в Международном отделе ЦК и специализировался на молодежных коммунистических группировках в Латинской Америке; он уже несколько раз бывал на Кубе и был знаком с Че. По словам Шляпникова, во время пребывания Че в Москве у них появилась традиция сидеть ночи напролет на лестничной площадке и играть в шахматы. За игрой и разговорами Че попивал молоко, а Шляпников потягивал коньяк.[36]
Среди высших советских чиновников, с которыми Че встречался во время своего визита, были шеф Шляпникова Юрий Андропов, а также Виталий Корионов, который отвечал за отношения с компартиями стран капиталистического лагеря, и, по словам Корионова, Че особо попросил о встрече с ним, чтобы обсудить «взгляды» латиноамериканских компартий.
До Корионова уже дошли жалобы ряда видных латиноамериканских коммунистов — в частности, боливийца Марио Монхе и венесуэльца Хесуса Фарии — на то давление, которое оказывал на них кубинский режим с целью заставить принять свой план «общеконтинентальной революции».
Из разговора с Геварой Корионов понял, что Че с Фиделем толкуют не о чем ином, как о несколько осовремененной версии той эпической освободительной войны, которую вели за сто лет до них Сан-Мартин и Боливар: объединенные «красные» армии северных стран, таких как Венесуэла, Колумбия и Эквадор, подобно войскам Боливара, должны были постепенно продвигаться на юг навстречу армиям южных стран — Чили, Перу, Уругвая и Аргентины, — аналогу войск Сан-Мартина. Встретиться армии должны были в стране, получившей свое название от имени латиноамериканского «Либертадора» («Освободителя»), — в Боливии.
Как рассказывает Корионов, во время разговора они с Геварой выпили «много хорошего армянского коньяку», при этом Че более всего интересовала позиция Кремля относительно политической стратегии латиноамериканских компартий, многие лидеры которых прибыли в Москву на встречу с новым советским руководством.
Корионов честно сообщил Че все, что знал, так что к моменту отъезда аргентинца из Москвы «Че уже сам понимал, что происходит: линия Фиделя и Гевары на эскалацию вооруженной борьбы не получает поддержки». Поскольку Кремль официально заявил о том, что намерен «уважать» мнение региональных компартий, места для иллюзий более не оставалось: Москва была против кубинских инициатив. Но Корионову было ясно, что Че Гевара твердо намерен отстаивать стратегию вооруженной борьбы в Латинской Америке: аргентинец не верил в действенность кремлевской концепции «мирного сосуществования» и в советско-китайском конфликте был на стороне китайцев.
Вернувшись на Кубу, Че демонстративно отказался от участия в недельном коммунистическом форуме, предпочтя уехать в Орьенте. Однако молчаливой его позицию назвать было нельзя. 30 ноября Гевара выступил в Сантьяго с едкой критикой в адрес латиноамериканских компартий, обвинив их в отказе от активной борьбы за власть.