Но план Ляушина затрещал по швам и был разрушен самым нежданным образом, ввергнув его в панику и стресс.
Он приехал к дому Арбелина гораздо раньше Никшанова, в начале одиннадцатого. Поставил свои дряхлые «Жигули» у подъезда с квартирой Арбелина, осмотрелся, готовясь усидчиво поджидать, когда выйдет Арбелин. Фотографию его, присланную Никшановым, внимательно просмотрел и впечатал в память.
Грело солнце, день выдался почти летний, деревья уже покрылись зелеными листочками, чирикали воробьи, порхали первые бабочки. Рай!
Однако не сиделось. Он решил посмотреть, на каком этаже квартира креатина.
Поднялся на лифте на самый верхний этаж и, спускаясь по лестнице, оглядывал номера квартир. Дом был шестнадцатиэтажный и устроен так, что на лестничную площадку выходили по три двери. Номер квартиры Арбелина «77» Ляушин увидел на восьмом этаже.
Спустился, уселся ждать. Терпение у него было натренировано годами высматривания, мог и сутки просидеть. Всегда запасал пару бутербродов с колбасой или какой-нибудь другой еды и литровую бутыль кока-колы. Устроился поудобнее и устремил глаза на дверь подъезда, приготовив камеру.
И вот тут произошло то, чего он никак не мог ожидать и что его пробрало дрожью до пяток.
Во двор въехала «Опель-Астра» нежно розового цвета, что сразу бросилось в глаза. Хороша тачка, отметил Ляушин с завистью. Умник на его приставания обновить ему «Жигули» на что-то поприличнее, вразумлял, скотина, что секретный агент не должен ничем привлекать внимание, а машиной тем более, и отказывал. Свой «жигулёнок» Ляушин терпеть не мог, ехидно называл «мерседесом», а куда денешься, служба требовала жертв. Подумывал даже устроить ДТП, чтобы расколотить эту рухлядь.
Но что это? Ляушин не сразу осознал оглушающую невероятность того, что предстало его взору. Шок опередил сознание и перечеркнул трезвый разум. Из «опеля» выскользнула нимфа, достала с сидения тросточку, закрыла дверцу и, прихрамывая, пошагала к подъезду Арбелина.
В глазах у Ляушина потемнело. Он увидел свою мечту. Боже мой, откуда она такая! Девушка с мальчишеской стрижкой была спортивно стройна и изящна, прихрамывание не только не портило пластики её тела, но даже добавляло шарма, а для Ляушина было священным символом высочайшей сексуальности, какую только он мог представить и о какой мечтал всю жизнь. В ладно сидящих брючках, в белой кофточке и тёмносиней, под цвет брюк, жилетке, к подъезду, опираясь на тросточку и прихрамывая, двигался Идеал Ляушина.
Женщин Ляушин любил по-своему, по-особенному. Обычные и даже красотки, на которых мужчины глаза пялили, не вызывали у него никакого интереса, он был к ним равнодушен. Зато когда на глаза попадалась хромоножка или какая-нибудь искривленная телом, особенно полиомиелитом, он трепетал. Началась и закрепилась эта его особенность в армии. Взвод конвоиров посещал всем составом одну хромую, тихую и необычайно похотливую девицу лет под тридцать. То, что она хромоногая и с каким-то странным вывертом левой ноги, их не смущало. Как сказал один известный драматург, длина и красота женских ног в постели теряет значение. Кривизну её ног солдаты игнорировали, они получали в наивысшей степени отдачи то, что ждали, – хромоножка своё дело знала превосходно, иначе у неё не было бы клиентов. Ляушин, совсем неопытный по женской части юнец, получил от хромоножки первый раз в своей жизни настоящее мужское наслаждение, которое его изумило, так как не шло ни в какое сравнение с тем, что он получал от онанизма, которым утешался с двенадцати лет. И он в беспутную хромоножку втрескался по уши. И во второй раз ощутил еще большее наслаждение, когда провёл рукой по её искривленной, странно подёргивающейся ноге. С тех пор он в очереди к её прелестям пристраивался последним и это давало ему то преимущество, что он подолгу страстно смаковал свою физическую сплетённость с хромоножкой. Та это его особенное отношение к ней сразу учуяла, её это увлекло, и она дарила ему самые разнообразные повороты туловищем и ногами. Солдат уже ничего не интересовало, каждый излил накопленное за неделю, а то и за две, и Ляушину доставалось пиршество никем не подгоняемого гурмана. И хромоножка уже не напрягалась, а только расслабленно извивалась, что Ляушина и подхлёстывало.
Но он не был ещё тем изощрённым психологом, каким стал спустя десять лет, когда был внедрён женой к Гаргалину, начитался нужных книг и прошёл всяческие курсы и тренинги. Он не знал, что первый оглушительный сексуальный опыт и закрепление его повторением формирует зависимость. Он, быть может, остановился бы, поискал бы что-то другое, нормальное, как у всех парней. Но он ничего ещё не понимал и потому превратился в сексуального фетишиста, фетишем же для него стали женщины хромые и искривлённые, только с ними он получал то, что донжуаны имели с красавицами.
А став зрелым мужчиной, Ляушин открыл буквально охоту на хромоножек. И он их всегда находил и приманивал, так как его страсть не укрывалась от них и они пылко шли ему навстречу. Он их любил, а что женщине надо, кроме истинного трепетного чувства обожания её такой, какая она есть.
Тяга к хромоножкам некоторое время его все же несколько комплексовала, ведь понятно же, что она отличала его от всех нормальных мужиков. Но избавиться от этого некомфортного застревания помог Альберт Эйнштейн. Вычитав случайно в каком-то журнале, что Эйнштейн был женат на хромоногой сербке и страстно её любил, Ляушин не только успокоился, но даже возгордился своим сексуальным пристрастием: он такой же, как сам Эйнштейн!
Гаргалин об этой тайной аномалии своего подчинённого узнал от первого интригана и доносчика Никшанова. Секретная квартира-явка, которая была в их владении и служила для тайных встреч с завербованной агентурой и рядовыми сексотами, была снабжена Никшановым прослушкой и видеонаблюдением. Вот как-то Гаргалин и увидел, что проделывает его верный кадр с какой-то зачуханной бомжеватой хромой, которую приволок в эту квартиру. «Что ж, – сказал себе Гаргалин фразой из популярного кинофильма, – у каждого свои недостатки, лишь бы работал хорошо». А Ляушин работал не хорошо, а отменно.
Кровь отлила, Ляушин побледнел, мобилизовался. Мелькнуло: «А что если она к креатину?»
Нимфа прошла половину расстояния от машины до подъезда. Ляушин пришёл в себя, мгновенно выскочил из своего «мерседеса», собранно, стараясь не суетиться, широко шагая, пошёл вслед и поравнялся с девушкой прямо у двери в подъезд, ощутив дурманяще нежный запах её тела.
Девушка набрала номер квартиры на домофоне – 77. Увидев это, Ляушин впал в животную ярость и если ничем это не выказал, то только благодаря профессиональной натренированности психики – быть всегда невозмутимым как самурай. Но внутри, внутри всё клокотало. Мечта, идеал и старикан!
– Юлиан Юрьевич, это я, Альфа. – произнесла нимфа грудным бархатистым голосом, удивительно мелодичным и волнующим, что добавило Ляушину восхищения. Тело, хромота, запах, голос… С ума сойти!
Дверь в подъезд открылась.
И Ляушина понесло, профессионализм дал сбой, пошёл насмарку. Разве недостаточно было того, что он узнал? Надо вернуться в свой драндулет и ждать, что будет. Выйдет ли она одна или с ним. Или надолго задержится. Так нет, опытный агент ФСБ сорвался и решил пойти на риск.
Ляушин вошёл в подъезд и двинулся к лифту вместе с мечтой.
Вошли. Он скромно отодвинулся, давая девушке простор в кабине лифта и вдыхая её божественный аромат.
– Вам на какой этаж? – вежливо спросила мечта.
Оглушённый Ляушин растерялся. На какой ему надо, чтобы следить? выше или ниже? – лихорадочно соображал отупевший мозг.
– Н..н..на седьмой. – не своим голосом вымолвил, наконец, опытный сыщик.
– А мне на восьмой. – сообщила девушка, улыбнувшись мягкой обворожительной улыбкой, и нажала на кнопку «7».
На седьмом этаже Ляушин вышел и, пока лифт поднимался выше, взбежал на полтора пролёта и затаился, прислушиваясь.
Звонить девушке не пришлось, креатин её уже ждал.
– Милости прошу, Альфа. – услышал Ляушин мужской и вовсе не стариковский, а молодо энергичный голос. – Какое у Вас впечатляющее имя.