На этот раз я решаю немного прогуляться, посмотреть на город в его девственно-советском состоянии, а потом идти к бабушке. Купить бы ей гостинец какой-нибудь… Но где взять деньги?
Деньги… Да, деньги… Вообще-то у меня они есть… Ёлки! Конечно, я же коплю на проигрыватель! Я, не разуваясь, иду к себе в комнату, выдвигаю ящик стола и вытаскиваю из глубины небольшой серый ящичек для химических реактивов. Отец с завода принёс, или мама из универа. Откидываю крышку… Ого! Богатство какое. Тут рублёвки, трёшки, пятёрки и даже одна десятка. Это бабушка мне подкинула. Всего двадцать один рубль с мелочью из необходимых ста восьмидесяти, что ли…
Помню, в итоге я так и не накопил, сколько надо, и тогда взрослые скинулись на недостающую сумму и купили мне бердскую «Вегу». Серебристую, не очень красивую, но звучащую по тем временам вполне прилично. Счастья было… полные штаны, как дедушка говаривал.
Я беру мелочь и пятёрку. Пусть лежат в кармане, лишними не будут. Натягиваю кеды и вылетаю в оживший социалистический заповедник. На сердце, конечно, уже не так радостно, как с самого утра, утраченные «адики» тяготят душу, но лёгкость, называемая молодостью, велит смотреть в будущее с оптимизмом. Именно к этому призывает и житейский опыт. Теперь-то уж всё будет иначе.
Я перебегаю «Весеньку» и останавливаюсь перед булочной. С детства знакомая витрина — хлеборобы, трактора, снопы пшеницы. Выцвевшая надпись гласит: «Хлеб — наше богатство». Согласен! Под витриной на цоколе нацарапано: «Секс Пиздолс», через букву «з». Ха, точно! Всю жизнь здесь это граффити. Или, учитывая технику исполнения, скорее, сграффито.
Песен их никто не слушал, поскольку они мало кому нравились, а вот название нравилось многим моим сверстникам. Я усмехаюсь и вхожу в магаз. Класс! Пахнет фантастически — свежей выпечкой. Возможно, всему виной юношеское восприятие. О, моя утраченная свежесть, буйство глаз и половодье чувств, в общем. «Утраченная» зачеркнуть, вписать «обретённая».
Ну, что, разгуляемся? В магазине два отдела — хлебный и кондитерский. Народу никого. За кассой сидит крупная тётка с яркими фиолетовыми тенями и затейливо, в стиле «Стар трек», уложенными волосами.
Хны, как видно, она не жалеет и любит яркие цвета. И, надо же, я её помню! Точно. Она всегда здесь сидела. Даже имя всплывает… Люба что ли… Или Люда… Она бросает на меня мимолётный скучающий взгляд и отворачивается.
Я осматриваюсь и, подойдя к витрине кондитерского отдела, замираю. Так, что взять? Бабушка у меня сладенькое любит, ага. Правда, ей нельзя — сахар, давление и всё такое. Но сегодня мне очень хочется её побаловать. Ладно.
Иду к кассе и отбиваю всего по одному — «картошку», «бисквитное», «корзиночку» и «заварное», то есть эклер, всё по двадцать две копейки. У продавщицы в отделе выпрашиваю коробку и несу в руках перед собой.
Я зачарованно кручу головой, словно приезжий из глухих мест. Обалдеть! По дорогам несутся «Жигули» и «Москвичи» и «Волги», надсадно всхлипывают горчично-жёлтые «ЛиАЗы», чуть подвывают троллейбусы.
Пахнет бензином и асфальтом. Солнце жарит, приближаясь к зениту. Люди бегут, торопятся, выходят из автобусов. Несколько минут я просто стою на перекрёстке и наблюдаю за жизнью.
Налюбовавшись, двигаю дальше. Идти мне минут десять. Шурую по «Весенней», прохожу мимо Политеха. На фасаде — длиннющий кумачовый транспарант. Пятилетке эффективности и качества — энтузиазм и творчество молодых! Затейливо, однако.
Выхожу на Демьяна Бедного. Не прогулка, а экскурсия. Тут у нас аптека, а вон там во дворе опорный пункт или что-то в этом роде. Надо же всё-всё помню, каждую деталь.
Перехожу улицу и… чуть не попадаю под милицейский «уазик». Он выныривает из двора и резко тормозит. Скрипят шины, свистят тормоза и он останавливается буквально в паре сантиметров от меня.
Я оборачиваюсь. Стекло покрыто паутиной трещин. Из окна выглядывает недовольная физиономия.
— Смотреть надо! — не то сердито, не то обиженно заявляет сержант Хаблюк.
— Я на пешеходном переходе! — отвечаю я возмущённо, подхватывая его волну.
— А я на железном коне! — обрубает он.
— На козле! — бросаю я, имея в виду, что такой «УАЗ» называется козлом.
— Ну-ка подойди! — требует Хаблюк, и глаза его распахиваются.
Брови ползут вверх, кожа на лбу и на висках натягивается, уши чуть сдвигаются назад, как у боевого пса, готового броситься на врага. Но в сочетании с по-детски обиженным выражением глаз это производит странный эффект.