Простояв тут всего каких-нибудь 3—4 часа, мы выступили снова, вытянувшись длинной, на несколько верст, колонной. Со всех сторон ползли слухи, что красная конница отрезает нам дорогу. Не задерживаясь и со всеми мерами охранения мы шли почти целый день и всю ночь на 29 июня, идя через деревни Берюзань и далее по пескам. К полудню 29 июня, перейдя дважды для сокращения пути широким бродом по мелким морским заливам, мы вышли на полуостров у станицы Серебряковской, где и стали бивуаком прямо на песке.Часть же полков за неимением места отошла назад и расположилась в деревне Берюзань. Красные остались позади и нас больше не тревожили.
Полки постепенно стали приводить себя в порядок. Конский состав был в ужасном состоянии: масса лошадей оказалась набитыми, и требовалась общая перековка от беспрерывных походов. Вопрос о фураже был крайне сложен: кругом лежали солончаковые степи, привозить его приходилось издалека, снаряжая команды косить траву. Значительно легче обстоял вопрос с питанием людей — кругом были рыбные промыслы, икра и дивная волжская севрюга покупались на месте и бросались в солдатский котел. Полки Чеченской конной дивизии понесли большие потери во время Степного похода, но еще больше таяли при отступлении от все не прекращающегося дезертирства. Борьба с этим злом становилась невозможной: никакие наказания, вплоть до смертной казни, не могли удержать чеченца от соблазна бежать к себе домой под покровом ночи. После отступления полки были сведены в 1—2 эскадрона, и вся дивизия из 3 полков едва насчитывала в строю 250—300 шашек. Из почти сплошь русской команды моих ординарцев 8 человек бежало ночью вместе с лошадьми. При отступлении тяжелую драму переживали офицеры; по вечерам, стараясь забыться, мы ходили в соседние казачьи полки, где умели принимать со свойственным казакам радушием и чисто кавказским гостеприимством, и мы часами просиживали у костра за стаканом вина, слушая их дивных трубачей.
6 июля меня потребовал к себе в палатку начальник дивизии и приказал мне с командой присутствовать для поддержания порядка при выполнении смертного приговора над 6 чеченцами, осужденными военно-полевым судом за вооруженный грабеж и дезертирство. Отпуская меня, генерал Ревишин объявил: «Ваша задача — наблюдать за чеченцами 2-го полка, которые, по моему приказанию, будут при этом в назидание присутствовать. В случае малейшего противодействия — действуйте энергично; помните, что вы отвечаете за порядок».
Построив всю команду в пешем строю, при полной боевой амуниции, я повел ее к назначенному месту. Развернутым строем, без оружия, стояли остатки 2-го Чеченского конного полка. Впереди, окруженные конвоем офицерской роты Ширванского полка, стояли 60 осужденных. Шагах в 200, на всякий случай, встала пулеметная команда казачьего полка. Я встал развернутым фронтом под прямым углом к строю Чеченского конного полка. Была подана команда «смирно». Вперед вышли пехотный полковник и еще какие-то два офицера и прочли перед фронтом постановление суда: 6 чеченцев за вооруженный грабеж и дезертирство приговаривались к смертной казни через расстрел, остальные 54 чеченца приговаривались к 25-ти ударам шомполами каждый. Чеченцы были разбиты на группы, раздеты, и сразу же началась порка. От первых же ударов стальных шомполов выступала кровь, а на 25-м ударе седалище обращалось в сплошной рваный окровавленный кусок мяса. Некоторых после порки приходилось отливать водой, чтобы привести в чувство.
Дошла очередь и до приведения в исполнение смертного приговора. Был вызван мулла, который объявил осужденным, что как дезертиры они будут расстреляны в спину. Мулла повернулся на восток и долго читал молитвы. Затем смертники попросили пить; им принесли воду. Взвод офицерской роты, стоя спиной к строю 2-го Чеченского полка, взял наизготовку. Осужденных отвели ровно на 20 шагов и, повернув спиной, выстроили в одну шеренгу. Это были все молодые всадники, в большинстве 19—20 лет; с них сняли черкески; они остались в бешметах и папахах. Я всматривался в их лица и в лица всадников — их однополчан 2-го Чеченского полка: меня поразило их равнодушие и какое-то у всех безучастие ко всему происходящему. Была подана команда — раздался залп. Все 6 чеченцев, как подкошенные, упали, большинство вперед лицами, а двое набок. Некоторые еще бились. Был дан второй залп, тела вздрогнули и замерли, но один еще двигал перебитой рукой. Вышедший из строя офицер пристрелил его в упор. Дивизионный врач д-р Яниус, перевертывая каждого казненного, поднимал веко и констатировал смерть. Тут же среди поля была вырыта могила, и все вместе были в ней зарыты.