— Почему идиот? Умные люди придумывают. Деньги хорошие зарабатывают…
— А чего ты сегодня так поздно на нашу волну влез? Раньше слова сказать не давали…
— Да так, послушать хотелось, как ты своими командуешь.
— Ну и как?
— Ничего, маленько умеешь воевать. Только людей своих не жалеешь. Зачем на такие серьезные дела пацанов посылать, а? Как теперь их трупы забирать будешь? Или собакам оставишь? Мы своих не бросаем…
— Ты о чем? Мои все на месте.
— Э-э-э, командир называется… А трое, которых ты мне в тыл посылал? Или это не твои, забрели откуда-то?
— Кто? — Шопен обводит взглядом братишек-командиров.
Снова рация заговорила:
— Лейтенант Горяченко Николай Иванович… Храбрый был лейтенант, уважаю. Так, — шелест в рации, — рядовой Тюрин…
Грохот возле стола: командир бамовцев, побледнев, вскочил, стул уронил.
— Седьмой пост! Угловой. Как же они так?! Куда их понесло? Колька, вот пацан, а!
— Где они? — Шопен продолжает разговор так, будто речь идет о вещах вполне заурядных.
— Да тут, недалеко. Дачный поселок знаешь? Угловой домик, прямо на повороте, зелененький такой…
— А чего это ты так раздобрился?
— Хорошо умирали твои ребята. Похорони как следует. Ну, до следующей встречи. — Голос в рации был полон ненависти и яду. — Только долго их не оставляй — тепло. Пока бояться будешь, протухнут.
На Грозный накатывался рассвет. Багровые отсветы пожарищ как-то незаметно заместились пурпурными всполохами зари. А затем потянутая дымкой голубизна поглотила на небосклоне все остальные краски.
Комендант, все командиры подразделений и старшие офицеры собрались у большого стола с картой местности. У двоих перевязаны головы. Один нянчит подвешенную на перевязи руку, его лицо покрыто испариной и время от времени искажается от дергающей боли в раненом плече.
Комендант, в очередной раз пробежавшись карандашом по карте, говорит задумчиво:
— Непонятно, чего их туда занесло. Ну, хорошо, решили в тыл боевикам зайти. Но те в основном в полосе от дороги до Сунжи ошивались. А шлепать еще чуть не километр, через «зеленку», через просеку…
— Вот-вот, — кивает головой Шопен, — Пастор говорит, что от того момента, когда ребята еще с поста стреляли, до непонятной суеты в «зеленке» минут пять прошло, ну максимум — десять. Не успели бы они так далеко забраться.
— Рупь за сто: их в этот домик специально перетащили. Какую-то подлянку готовят. Кто этот район знает? — Серега обвел товарищей вопросительным взглядом.
— А может, в самом деле решили уважение проявить? — Один из помощников коменданта, тот, что с раненой рукой, подошел поближе к столу.
— От них дождешься!
Комендант снова к карте склонился.
— Если бы ребят убили и оставили возле кочегарки, то «духам» не было бы смысла нас в «зеленку» выманивать. Тут под прикрытием комендатуры можно одним взводом управиться. А вот в дачный поселок так просто не выйдешь. Со всех сторон — лес настоящий. Целый полк растянуть можно. И на стрельбу друг по другу спровоцировать.
— Эт-то трюк известный, с ним мы управляться умеем… — тянет один из офицеров. — Душман прав. Какую-то новую подлянку надо ждать.
— Пионер, бери машину, группу прикрытия, гони за Даудом и его ребятами, — говорит Шопен одному из своих офицеров, — достань их хоть из-под земли. Пусть он всем любопытным скажет, что его на другой конец города вызывают. Куда-нибудь на Старые Промысла. Понял?
— Ясно.
— В нашу комендатуру провезете скрытно. Боевики не должны знать, что они здесь.
Комендант подтверждающе головой кивает.
Офицер-омоновец быстро выходит на улицу, и слышно, как он зовет водителя машины и кого-то из бойцов.
— Кто такой? — спрашивает Серега.
— Дауд?.. Чеченский ОМОН.
— На хрена он тут нужен? Ты что, с «чехами» в «зеленку» собрался? Тогда я — пас. Они нас проведут… как Иван Сусанин.
— Дауд здесь, в Ленинском РОВД, начальником розыска был. Давил бандоту, как положено. А когда Дудаев стал из уголовщины личную гвардию набирать, они с Даудом в числе первых посчитались. Сына убили. Жена и дочка у друзей с ручным пулеметом в обнимку ночевали, пока он их не сумел в родовое село отправить. Сам он дудаевцами заочно к смерти приговорен. И вся команда у него такая же. Так что эти… «чехи»… понадежней нас с тобой будут. Их только придерживать надо. Горячие очень.
— Ну смотри… — В голосе Сергея оставалось сомнение.
Через час собрались в новом составе. Худощавый, порывистый, с небольшой черной бородкой, весь обвешанный оружием, Дауд увлеченно рассказывает, по карте карандашом черкая:
— Правильно понимаешь. Тут очень хитрое место. Они знают, мы знаем. А из федералов никто не знает. И на картах ваших ничего нет. Тут дренаж мощный. Во-от такие трубы бетонные (показал руками полный обхват, аж на цыпочки привстал). Целые тоннели. И выходят колодцами: вот здесь, здесь и здесь. Они запустят вас. Потом спереди стрелять начнут. Вам придется здесь залечь, на насыпи. И будете к колодцам спиной. Расстреляют вас, как в тире, и уйдут спокойно.
— Вот он почему вдруг вздумал о наших позаботиться, — зло улыбается Шопен.
— Это Ильяс-то? Который тут у вас в районе орудует? Этот позаботится! (Душман довольно головой кивает: вот, мол, я же говорил.) Он вообще никого, кроме своих, за людей не считает. Да и с теми себя как князь держит. Так что это все — разговоры. Видно, хорошо вы их потрепали. Им теперь с вас надо много крови взять. Иначе Ильяс у своих уважение потеряет. И власть.
— Ну и что делать будем, брат?
— Идите, как будто поверили им. Не совсем, но поверили. Прикрытие возьмите. Осторожность покажите. А мы в трубы пойдем.
— Как же в них драться? Там и стрелять нельзя, сплошные рикошеты будут…
— Зачем стрелять? Ты помнишь, как мы зимой таджикский батальон из комплекса ПТУ выбивали?
— Все равно риск большой. И дачный поселок, и «зеленка» — рай для снайперов. Потери будут почти наверняка, даже при самом удачном раскладе. Стоит ли живых ребят терять, за тех, кому уже все равно… Вот вопросец-то! — Голос коменданта глух и горек. Что ни говори, а окончательное решение — за ним. Тяжкая ответственность.
— Шопен, а тебе я вообще приказывать не могу. Закончилась ваша командировка. Все. Нет вас здесь… В общем так, мужики: пусть каждый еще раз подумает и окончательно решит. Двадцать минут даю.
На выходе из комендатуры Душман придержал Шопена:
— А что там Дауд про таджикский батальон говорил?
— Да это просто так называли. Сбродный батальон. Фанатики-добровольцы, наемники, авантюристы разные. А большинство — таджики: тамошние националисты темноту и нищету всякую по кишлакам насобирали. Зимой, в первой командировке, мы их тут, за Сунжей, из комплекса зданий ПТУ выбивали. Целый батальон внутренних войск и мой отряд. Три дня топтались, не хотели людей терять: не комплекс, а крепость. С трех сторон — пустыри, с четвертой — речка. На территории — подвалы, как катакомбы. На вторую неделю Дауда к нам прислали. Мы ему тоже тогда не верили. А он попросил отвлекающую атаку с шумихой устроить. И под это дело в комплекс под видом «духовской» поддержки проскочил. С ним всего двенадцать человек было. А тех — больше сотни…
— Ну и?
— Вырезали всех. Тихо, практически без стрельбы.
— Ого. — Серега поежился. — Таких хлопцев, конечно, лучше в друзьях иметь.
— Лучше. Да вот не получается — всех. Я так думаю: у Ильяса такие отчаянные ребятки тоже есть. Так что настраивай своих орлов по-серьезному. Хорошо хоть, у нас с тобой тоже не детский сад.
— Да… — задумчиво протянул тот. И вдруг оживился:
— О, Шопен! Ты где сейчас будешь?
— В кубрике. А что?
— Я принесу кое-что. Специально тебе из Гудермеса тащил, да забыл за суетой этой.
Шопен зашел в расположение. Бойцы спали после бессонной ночи как убитые. Только несколько человек сидели на кроватях, кто зашивая форму, кто разбираясь с амуницией и тихонько переговариваясь. Двое, устроившись за партой, писали письма домой. Симпатичный крепкий парень в трусах и тельняшке, сидя на табурете в самом углу и высунув от напряжения и прилежания язык, тихонько пытался воспроизвести какой-то сложный аккорд на старенькой, заклеенной этикетками от жвачки гитаре.