Комбат ждёт, когда военврач заполнит свой журнал. Потом прощается с Викой и лично возглавляет чересчур опасное предприятие.
— Ну что, доедем?
Голова Лёхи забинтована. Он что-то неопределённо мычит, косится в сторону нашего морга, всё-таки собирается с мыслями:
— А убитых когда? Вывозить будем?
— Вывезем, всех вывезем, — обещает комбат. — Ты главное живых довези нормально.
БМП со скрежетом разворачивается, берёт с места и быстро набирает скорость, застилая всё вокруг сизой выхлопной гарью.
На это жутко смотреть, как одинокая безоружная машина уходит по заваленной обломками улице, вдоль голых и чёрных скрюченных деревьев, мимо выгоревших домов, но я не отрываю от неё глаз. Всё-таки, двенадцать душ на борту.
Мы видим товарищей и командира в последний раз. Вырваться из города они не смогли. Через несколько кварталов бэшку уничтожили сосредоточенным огнём нескольких РПГ. Выстрелы пришлись точно в место механика-водителя, в моторное отделение, в корму. БМП врезалась в дом. В машине начался пожар. Контуженные люди, отчаянно поддерживая друг друга, пытались спастись в той же самой полуразрушенной четырёхэтажке. Всех отловили и учинили расправу. Обугленного Лёху и изуродованные тела его пассажиров найдут только в марте, при разборе городских завалов.
В составе взвода мы пошли на помощь, действуя в пешем порядке через незнакомые дворы, но только надорвали сердце от собственного бессилия, когда прохлопали сильный заслон и сами едва не оказались в смертельной западне.
Вечером я сидел у подвала, обнимал стальной шлем и прятал лицо в рукав замызганного, оборванного бушлата. Слишком много всего навалилось за эти несколько дней. Я держался утром 1 января после первых ужасающих потерь, держался второго и третьего числа, держался на проспекте Щорса… А сегодня вот что-то совсем меня развезло.
Я думал, что привык уже ко всему. К стрельбе, взрывам, к виду настигнутых смертью людей, лежащих в неестественных позах на станции «Сортировочная», в частном секторе, в городской застройке. Оказывается, это не так.
— Почему ты плачешь, дядя Ильдар?
— Мне плохо, Вика.
— А от чего? Там Серый волк был?
— Да, Вика. Там Серый волк был.
— Не бойся, дядя Ильдар. И не плачь. Я Серого волка прогоню. Я тебя защищать буду.
Сирота наша… карфагенская. Чем она могла помочь мне, всем нам? Ей бы самой уцелеть в этом горниле. Девочка продолжала что-то говорить. И тогда я, весь увешанный оружием, вымазанный в грязи и крови взрослый человек заплакал по-настоящему, не скрываясь. Вика стояла рядом и терпеливо гладила меня по заскорузлой непокрытой голове.
В доме Заремы тепло и спокойно, как в благословенной Пацифиде. Я уже сложил на указанное место принесённый в подарок ворох деревянных обломков и теперь наслаждаюсь тишиной, наблюдаю, как женские руки быстро накрывают на стол.
Этот побелённый дом с небольшим садом и колодцем во дворе стал нашим спасением. Вода в местной реке отравлена нефтью и телами павших. А снег в Карфагене не очень, чтобы топить. Слишком мало, да и грязный он почти повсеместно от копоти и сажи.
Я знаю Зарему совсем немного, а мне кажется, я знаю её целую вечность.
Милое лицо, ясные глаза, чёрные волосы, выбивающиеся из-под косынки. Отец и братья Заремы пропали без вести с началом боевых действий. Теперь она одна, но дом бросать не хочет. Вздрагивает от любого шума за стеной, но не уходит. Каждый день ждёт родных.
— Здесь есть оружие, Зарема?
— Какое?
— Ну… Автомат, винтовка, пистолет.
— Почему спрашиваешь? — удивляется она.
— Это очень важно. Если в доме есть оружие, сегодня же от него избавься. Если наши войска возьмут тебя с оружием в руках, ни на что не посмотрят. Смерть на месте. Я знаю.
Зарема легко прикасается к складкам бесформенной длиннополой одежды:
— У меня только кинжал.
Кинжал — это ещё терпимо. Из-за него она не должна пострадать.
Кушать подано. На столе дымится варёная картошка, в мелких тарелках — домашние соленья, есть и свежевыпеченный хлеб. Зарема просто волшебница.
Я беру всего понемногу. Сама она к еде не притрагивается. Я многого не понимаю. Что у неё в голове? И почему ко мне относится так по-доброму?
— Тебя земляки не осудят?
— За что?
— За то, что врагам помогаешь.
Зарема неожиданно становится печальной.
— Какой же ты враг? Ты хороший.
Хороший… Знала бы она что мы сотворили с теми наёмниками.
Очень вкусно. Беру ещё одну картофелину. Щедро посыпаю её солью. Чисто армейская тема. Так кажется вкуснее и сытнее. Особенно, когда хорошо, до жёсткого состояния формы, пропотеешь, а на бронике выступает высол.