И тут раздался громкий возглас провинившегося, в котором несмотря ни на что чувствовалось внутреннее спокойствие:
— Батяка, она сама пошла со мной! — Петрашка облизал вмиг пересохшие губы. — Француз для нее никто, а мы друг друга любим.
Но было уже поздно, атаманский жеребец, ведомый твердой рукой, взвился над стерней, на мгновение распластался над ней будто в полете и опустился в вершке от возмутителя спокойствия. Шашка со свистом описала полукруг, готовясь обрушиться на его голову, лезвие уже пересекло ту незримую черту, после которой можно было бы заказывать поминальную молитву. В этот момент молодец бросил свое гибкое тело под грудь скакуна, на котором сидел его отец, он изловчился схватиться за уздцы и с силой завернуть его морду вверх. Кабардинец взвизгнул, дробно заплясал на месте, припадая на все четыре ноги и выворачивая шею на бок. Полковничий клинок сделал в воздухе немыслимое сальто и опустился к стремени седока, едва не поранив лошадиную шкуру.
— Батяка, на мне вины нет, — оскалился казак на родного отца. В его темных глазах запылал огонь, говоривший о том, что терпения у парня может и не хватить. — Она отдалась мне по доброй воле. Я тоже люблю ее, по-настоящему.
— Прочь с дороги! — рычал атаман, уязвленное самолюбие которого требовало немедленных действий. — Зар-рублю паршивца! Честь рода Даргановых надумал опозорить!?
— Чести нашей семьи никто не затронул, — Петрашка продолжал выкручивать холку скакуну. — Я сказал тебе правду.
— А ты знаешь, поганец, что после твоего паскудства по станице пойдут пересуды? Тогда куда прикажешь нам деваться?
— Не будет пересудов, у нас все полюбовно.
— А про ее кавалера забыл? Он за эту девку тебя шпагой проткнет.
— Буало с Сильвией — люди чужие. Мы с ней хотим быть вместе, навсегда.
Последнее слово, произнесенное с напором, будто отрезвило Даргана, он хапнул воздух полной грудью, откинулся назад и застыл на спине жеребца, наконец-то вырвавшегося из цепких рук молодца и принявшегося громко фыркать. Так продолжалось несколько томительных мгновений, пока бледное лицо полковника не осветил луч солнца, выскочившего из-за облака. Атаман шумно перевел дыхание и обвел окружавших его станичников бессмысленным взглядом.
— Месье Дарган, — послышался робкий голос девушки, по-прежнему стоявшей в напряженной позе в стороне от всех. — Месье Дарган, же се венье…
— Ты посмотри, она еще что-то соображает, — усмехнулся один из верховых казаков.
— А чего с ней станется. Все они живучие как кошки, — откликнулся его товарищ. — Что наши, что французские.
Сильвия сделала шаг вперед и воздела руки вверх, она будто не замечала задранного подола и голых своих ног. Впрочем, было заметно, что она не собиралась одергивать своего платья, этим как бы намекая, что сделанного уже не переиначишь:.
— Месье, камараде… же венье… Симпазис авес, — тужилась она что-то сказать, напрочь забыв те немногие русские слова, которые успела заучить за время пребывания в гостях у казаков.
— Видал ты, Петрашка ее снасиловал, как это по-ванзейски, невинность привер. А она про симпатию гутарит.
— Так и есть. Ей бы надо, это… адмир, что она такая красивая.
— А Петрашка-то наш ловок. Взял девку, не мытьем так катаньем. Он эту мамзельку с первого дня обхаживал.
Француженка повернулась на голоса казаков, ее тонкие брови сошлись к переносице. Видимо, девушке не понравилось обсуждение их с ее возлюбленным поведения. Вскинув ладонь, она вмиг превратилась в женщину, поступки которой не имеют права на их обсуждение:.
— Же протест контре… — твердо проговорила она и повторила, — Же протест! — затем снова указала рукой на своего насильника и опять попыталась улыбнуться. — Же… симпазис авес, месье, камараде. Ла мур…
— Ну иноземка! У нее кровь по ногам бежит, а она заладила про любовь, — удивился Тараска.
— Ламур для дур… Бабы, что с них взять, — хохотнул его сосед.
— Как говорится, ума нет — считай калека, — со смехом подхватил другой патрульный. — Станичники, заворачивай коней, у нас такое случается чуть не перед каждой свадьбой, только шума никакого. А если у них по-серьезному, как намекнул Петрашка, то пускай сами между собой и разбираются.
Дарган всадил шашку в ножны, затем втянул воздух через ноздри и, выхватив из-за голенища ноговицы нагайку, принялся охаживать ею своего младшего, враз пригнувшегося под ударами. Он трудился так старательно, что по лицу побежали ручьи пота, но казаки, знавшие толк в этом деле, видели, что и взмахи были не те, и оттяжки не такие, какими им положено быть в подобных случаях. В сознании атамана все отчетливее проявлялся образ молодой француженки, которую точно так же он подмял под себя на далеком острове Ситэ, который находился посередине реки Сены, в центре города Парижа. И чем ярче вырисовывался этот образ, тем быстрее сила из мускулов переливалась в его скулы, заставляя издавать зубовный скрежет. И чем дольше казак нахлестывал студента, тем оживленнее становились лица станичников, тем испуганнее таращилась на него француженка. В конце концов она не выдержала, подбежала к полковнику, вырвала у него витую плеть и отбросила ее в сторону. По лугу разнесся раскатистый казачий гогот, в котором не было ни тени фальши.
Ранним утром Дарган, набросив на себя лишь рубашку, поспешил на конюшню, занимавшую всю заднюю сторону широкого база. Он не поцеловал, как обычно, полусонную Софьюшку, вместе с ним настроившуюся на домашние дела, потому что со вчерашнего дня огромный дом превратился в растревоженный улей. Он вообще не желал никого видеть и ни с кем говорить.
Все разговоры в доме шли о поступке Петрашки, лишившего невинности французскую мадемуазель. Панкрат, ухмыляясь в усы, скрывал свое веселое настроение за отрывистыми фразами, его жена Аленушка выглядывала из-за ситцевой занавески, отделяющей их спальню от общей горницы, и когда замечала проходящего мимо Петрашку, пыталась ему подмигнуть. Захар с Иришкой старались держаться особняком — сразу после трапезы они отправлялись гулять по станичной улице. Так же вела себя и самая младшая в семье, Марьюшка. Она убегала к скурехам, собиравшимся полузгать семечки на площади перед лавкой.
Лишь Аннушка посматривала на домашних испуганным, вопрошающим взглядом, в котором можно было угадать самое сокровенное ее желание. Мол, она тоже не прочь была бы отчебучить что-нибудь эдакое, лишь бы потом не остаться в дурах. Но когда ей доводилось встречаться глазами с Буало, девушка тут же опускала голову и упиралась зрачками в пол.
Сам кавалер, как ни странно, отнесся к этому известию более чем спокойно, он не схватился за шпагу, не стал заряжать свой пистолет, даже не подскочил к Петрашке с кулаками. Узнав о произошедшем, Буало подошел к спутнице и молча поцеловал ее в щеку, словно благословлял бывшую свою невесту на супружество с терским казаком. И этот его поступок еще больше разрядил напряженную поначалу обстановку в доме, предоставив всем членам семьи возможность отдаться ночному отдыху без пересудов и ругани.
Осмотрев стойла и подсыпав коням овса, Дарган подошел к своему любимому золотистому жеребцу, сунул в его мягкие губы присыпанную солью корку хлеба и зарылся пальцами в жестких волосах на холке, будто выкрашенных в желтые и коричневые полосы. Постояв немного, он приткнулся лбом к звездочке на лошадиной морде: