На учебном сборе наш старшина роты прапорщик Геворкян объясняет, что утром мочиться нужно, выбежав из казармы, "дабы ценить труд дневальных, убирающих туалет".
"Рр-р-ас, рр-р-ас, рас, два, три. Песню запе-вай".
Наши глотки вытягивают: "Ой, ты, мама, моя ма-а-ма, вы-слу-шай-ме-ня-а-а-ты. Не ходи! не ходи! со-мно-ю, ма-ма, да воен-ко-ма-та…"
Офицеры уже завтракают. Нам видно их сквозь заиндевелый павильон. Сегодня день присяги. Строевые песни забивают одна другую: "Рассия, любимая мая, рад-ные берёзки-тополя… Эй, комроты, даёшь пулемёты…" Наконец взводы выстраиваются у входа в столовую.
– Справа, по одному…
Мы змейкой сыплемся в тепло.
Я быстро глотаю слежавшийся на пластмассовой тарелке овёс и наблюдаю в большое запотевшее стекло за медленно приближающейся тучной фигурой подполковника Алтунина. Скоро развод.
"Та-а-а-к" – неуклюже и удушающе вползает в столовую. Офицеры выкатываются из зала, на ходу застёгивая бушлаты. Я допиваю фиолетовый кисель.
– Р-рота, закончить приём пищи, встать!
Я бегу на плац и на фоне серых фигурок солдат вижу лейтенанта Цыганкова. Его взвод отрабатывает выход из строя и подход к начальнику. Забывая отдать честь и путаясь в полах шинели, я вытаскиваю из себя запыхавшееся: "Товарищ лейтенант… там аттестация… зовут ваш взвод…"
Раскатисто через "кар-р-рр-р", срывая ворон с ободранных веток, молодцеватый лейтенант орёт: "Взвод! закончить занятие, строиться!" Отливающий новой коричневой кожей офицерский планшет вмещает исписанные листы, повисает на тонком ремешке. Я бегу в штаб. Солдаты облепили стены. Я протискиваюсь в кабинет и только усаживаюсь на своё писарское место, входит Цыганков, здоровается с Ивлевым и плюхается на стул рядом со мной.
Майор Ивлев, худощавый, с выцветшими глазами, голубенькой ленточкой медали "За отвагу" на орденской планке, проводит аттестационную комиссию стремительно.
Цель – распределение новобранцев, только что принявших присягу, в учебные подразделения специалистов и младших командиров внутренних войск. Мы, такие же желторотые писаря, готовим списки, личные дела, не вылезаем из штаба две недели (на втором месяце службы я оценил этот подарок судьбы и очень старался).
Комиссия отбирает лучших, то есть с группой здоровья "1" и средним образованием. На некоторые специальности допускается "двойка". Оставшиеся бойцы, с неполным средним и с недостатками здоровья, должны влиться в полк сразу после окончания "курса молодого бойца".
Заявки на сержантов частей оперативного назначения и разведки, специалистов станций связи, водителей БТР, сапёров, кинологов идут непомерные. Начальство торопит с отправкой команд. Запас среднеобразованных быстро тает. Мы по указанию майора в личных делах в графе "образование" затираем приставку "не". Получается новая разновидность образования – "полное среднее". С просто средним выбрали во всей роте и в экстренном порядке отправили в учебки – в Питер, Пермь, Шахты – ещё на прошлой неделе.
Из-за спешки списки составляются нами заранее с учётом только формальных данных. Желание кандидата на учёбу по той или иной специальности требуется и обязательно "учитывается".
– Тэ-эк… ты у нас Бесфамильных… – Ивлев смотрит в список и видит напротив фамилии "Бесфамильных" ручкой выведенную запись "кинологи". – В кинологи пойдёшь, Бесфамильных?
Бесфамильных не знает, что делать с руками, что-то мнёт сосредоточенно, прячет их за безразмерную шинель и опять мнёт.
– Та нет, мне говорили… Я бы в сержанты хотел.
– Ха! В сержанты… Ты представляешь, что это такое?.. Постоянно в грязи, в окопах по уши. А тут тебе тепло, собачки. Не служба – мечта! Пиши, Кузнецов, – желает получить специальность "кинолог".
– Тэ-эк, Вечерин… мы посмотрели на результаты твоего обучения, молодец. Решили направить тебя в сержанты. Да вот и командир твой рекомендует (Цыганков улыбнулся), ты как?
На простоватом лице добродушного нескладного сибиряка появляется улыбка, быстро сворачивается, в глазах мольба.
– Та-ва-рищ майор. Я в кинологи хочу, меня и ихний прапорщик обещал. Я собак люблю.
– Слушай, Вечерин, не расстраивай меня, какие кинологи? Ты представляешь, что это такое? Постоянно в грязи по уши, с этими собаками, вонь, без продыху. То ли дело сержант, командир, всегда в тепле. Уволишься – в милицию пойдёшь. Пиши, Кузнецов, – желает быть сержантом.
В армии все имеют клички. Я, Студент, обладаю редким для солдата умением работать на компьютере. Окна штаба выходят на спортгородок, и я наблюдаю за тем, как ребята из моего взвода по двое носят железные трубы, копают ямы в мёрзлой земле и разгружают машину с кирпичом. Во время одного из построений на обед от сержанта я получаю "орден Сутулова", за то что загасился. Это мелочи, ведь моё воображение уже с трепетом рисует радужные картины кабинетного уюта. Строевая служба бойца-первогодка – плохое подспорье для романтики, к передвижениям по полю с автоматом я уже не стремлюсь.
Однако моя военная судьба недолго улыбается. В один из дней, когда писанины уже не так много, начальник группы по работе с личным составом майор Батин предлагает мне подшить ему китель, и, отказавшись, я сначала оказываюсь в строю, а потом с последней командой еду учиться на командира отделения разведки.
Мы сидим в просторном, брежневских времён, актовом зале. С трибуны, затерянной на необъятной сцене, под довлеющим золотым орлом на красном щите, взлохмаченный и седенький и от этого всего похожий на воробья, говорит командир учебного полка полковник Рафаев.
По-военному сумбурно, путаясь в стандартном наборе фраз, он пытается заострить наше внимание на нестабильности международной и внутренней обстановки, затем подробно рассказывает о сложностях с обмундированием офицеров полка и обещает, что никто по выпуску из учебного подразделения ни в какие горячие точки не попадёт, если сам не захочет, а кто будет стараться, вообще останется здесь сержантом.
Потом я бегу по лесу в противогазе, бегу и ничего не вижу оттого, что вытащил мешающий дышать клапан и стеклянные глаза противогаза плотно запотели. По тактическому полю я вбегаю в лес и, петляя между деревьями, удивительным образом не налетаю на них резиновым лбом.
Я не терпел давления. И я знал, что эта моя черта пагубна. В ситуациях, когда был в подчинении, я усмирял свой характер. Я давал фору власти над собой, а потом с большим трудом отыгрывал очки, с кровью выплёвывая зубы и часто оказываясь за бортом.
Это было ошибкой. В детстве мне внушили взрослые: нужно слушаться старших. Откуда им было знать, что я попаду в армию, и дежурный по роте старший сержант Остапенко прикажет мне, дневальному, вытащить рукой из очка провалившуюся туда по моей вине половую тряпку.
Он так и скажет: "Это приказ!"
В армии опасность быть задавленным морально и физически исходит отовсюду. Всё потенциально враждебно: сослуживцы, командиры, техника, пища, холодный воздух и жара.
Даже тишина в армии представляет собой угрозу. Тишина наваливается в наряде по роте, когда всё погрузилось в сон, а тебе спать нельзя. Тишина опутывает своей невидимой сетью в карауле на посту. Ты думаешь об этом, но мысли не слушаются тебя.