ворОны,
серые от голода,
и своего не проворонят.
Ей-богу,
тошно,
господа,.
стеречь
дорогу в никуда.
Дорога,
взрывами изрытая.
Поедешь —
влипнешь
в переплет.
Хотел бы глянуть на джигита я,
который на неё свернет.
Живем,
как у Христа за пазухой,
на государственном
довольствии.
Не жизнь,
а тульский пряник с патокой,
не служба —
море удовольствия.
Как было дело?
Вскинув бровку,
какой-нибудь штабист-пижон
ткнул пальцем в двухкилометровку:
«Блок-пост
здесь будет заложен!»
И вот живу,
жую тощищу.
Устав отлеживать бока,
то смажу свой калаш,
то счищу
ошметки грязи с каблука.
Субботний вечер.
Запах прелости
проник в наш благостный приют.
Смотрю в окно.
Набравшись смелости,
три шлюшки знаки подают:
свои обтёрханные прелести
вразнос, на выбор, продают.
По средневзвешенной цене,
Доступной для солдат вполне.
Здесь отношения просты.
Договорились
и в кусты
ведем потасканных Венер.
Что ж,
а ля гэрр,
ком а ля гэрр.
Еще, бывает, личность некая
с впечатанною в лоб звездой,
комолая и красновекая,
тряся китайской бородой,
несется к нам, противно мекая,
и тащит в вымени удой.
Спешит вприскочку,
рысью радостной,
зад показав сплошавшим чуркам.
А все
любовь к сорокоградусной
и к смачной закуси -
окуркам.
Пока ее наш повар
выдоит,
она грамм сто из фляжки выдует.
Сивуху зажует бычками
и,
молоко на водку выменяв,
уйдет,
помахивая
выменем.
Шатаясь,
тряскими шажками,
в дымину пьяная коза
уйдет,
куда глядят глаза,
чтобы потом присниться мне.
Да,
на войне,
как на войне.
ЗИМНЯЯ ДОРОГА
Я качу по первопутью.
Не шофер —
автоджигит!
Лунный свет
замерзшей ртутью
в лобовом стекле дрожит.
Холодок под сердцем,
слева.
Справа, под рукой,
АК.
Хрипота от перегрева
в горле бедного движка.
Грохнет
с гаубичным взвывом
под колесами фугас.
Нас с тобой разлучит взрывом,
мой Пегас
по кличке ГАЗ.
БЕССОННИЦА
Ночь
и месяц,
морда лисья.
А за стенками палатки
шелестят сухие листья,
как фольга от шоколадки.
Как фольга от шоколадки?
Как обертка от взрывчатки?
Или кто-то раздевает
кукурузные початки?
Козодой,
ночная птица,
нагоняет страхи стоном.
Спят друзья,
а мне не спится
в смраде,
потом просоленном.
Полог порванный откину,
К Сунже выберусь украдкой
Кто там с хрипом двшит в спину?
Кто там бродит за палаткой?
Это тени жертв невинных,
Жертв фугасов и растяжек,
тени тех,
кто сгнил в руинах
взрованных пятиэтажек,
тени заживо сожженных
и задушенных во сне,
тени пулями сраженных
в Дагестане и Чечне,
кто в глухих аулах горных
сгинул в рабстве от побоев,
кто с удавками на горлах
не разыгрывал героев,
тени тех,
кто на расстреле,
босиком и без бушлатов,
безоружные,
смотрели
в Грозном
в дула автоматов.
Тень за тенью,
тень за тенью…
В звуках ночи сокровенных
слышен мне призыв к отмщенью
за невинно убиенных.
ВАСИЛИЙ
Друг?
Собой заслонит от пули.
Враг?
На мушку,
и топай в ад!
Всей родни —
проживающий в Туле
Клим,
единоутробный брат.
Я друзей называл друганами,
ты князьями нас называл.
«Фарт, —
смеялся, -
идет волнами.
Князь,
не лезь под девятый вал.
Опасайся,
князь,
просчитаться!
Помнишь дело у Ведена?
Помнишь
Саню-зеленоградца?
Просчитался —
и Саньке хана…»
Головой,
сединой забеленной.
ты мотал,
смешками давясь:
«Ах, какой я еще зеленый
по сравненью с тобою,
князь!»
Лоб в морщинах,
словно в зарубках,
метках ста пережитых бед.
Ни в поступках твоих,
ни в проступках
ничего зазорного нет.
Ты прополз,
проехал,
протопал
Гудермес…
Ведено…
Хал-Килой…
Пьешь?
До дна
И стаканом об пол!
Бьешь?
Кувырк, и с копыт долой!
БРАТИШКАМ
Жизнь,
братишки,
обесценена
и не стоит ни гроша,
лишь на лирику Есенина
откликается душа.
Рыщем-свищем,
жизнь пришпоривши,
по горам да по долам.
После боя выпьем,
кореши,
водки с пивом пополам.