– Имей в виду, – сказали ему, – доллары фальшивые – это для тебя еще одна статья.
Составили протокол, когда уже совсем стемнело.
Аслана приволокли в какое-то казенное помещение и там продолжали избивать, только теперь это были другие люди.
Эти, новые, били с какой-то непонятной Аслану звериной радостью, словно душу отводили...
Били его и приговаривали:
– Это тебе за Минутку, теперь за Витька, – за всех наших братьев, которые там погибли, за наш район, это – за Заводской, а это – за Старопромысловский...
Он провалился в черную пустоту...
Очнулся от новых побоев.
– Что теперь с ним делать? – переговаривались они.
– Может, перевезти в ИВС?
– Куда? – не расслышал от ударов голоса своего «коллеги» один из палачей.
– Баран, – ответил первый, – в изолятор временного содержания.
– Далеко?
– Рядом, в Химках, – бодро ответил третий, успевший отдохнуть от изнурительного избиения чеченского «врага».
– Давай вставай! – Это уже было обращено к Аслану.
Но Аслан не мог держаться на ногах. Его челюсть была выбита. Он не мог вздохнуть – так резко болели грудь, спина, почки, бока.
Дежурные в ИВС отказались принимать его в таком виде.
Тогда у них возникла новая идея:
– Отвезем его на Восьмого Марта...
– Он же все слышит! – Второй заметил, что Аслан шевельнулся.
– Сейчас забудет, – ответил первый.
После чего его снова «погрузили» в тьму беспамятства. Аслан пришел в себя все в том же «газике». Он уже не понимал, утро сейчас или вечер, в глазах было темно, он думал только об одном: «Быстрей бы убили...»
Но, судя по всему, это в намерения палачей не входило. Везли его долго, часа два, по крайней мере, так казалось Аслану. Наконец «газик» остановился у больших железных ворот. Это оказалась больница.
Его бросили в коридоре, а сами палачи пошли в кабинет, из которого врач так и не вышел, чтобы взглянуть на больного.
– Господи, – склонилась над Асланом проходящая мимо санитарка-старушка, – кто же это тебя так?
Аслан не смог ответить. Открылась дверь кабинета, палачи вышли со справкой, очевидно, той, которая была им нужна.
– Может, помочь чем, сынок? – Старушка пыталась вытереть кровь на лице лежащего на полу Аслана.
– Иди, мамаша, по своим делам! – грубо скомандовал один из палачей и оттолкнул старушку. – Нечего наркоманов жалеть!
Старушка с жалостью посмотрела вслед утаскиваемому палачами Аслану, покачала говолой:
– Господи, когда же все это кончится!..
– Гляди не болтай у меня, – оглянулся один из палачей, – а то для тебя прямо сейчас все и кончится...
Второй засмеялся. Очевидно, это была шутка.
– Куда теперь? – спросил первый, когда они вышли во двор больницы.
– Петрович сказал, челюсть надо ему вправить, – другой показал в неведомом Аслану направлении – туда.
«Заботятся, гады», – мелькнуло в сознании Аслана.
Тащили его недолго. Новое помещение находилось неподалеку от больницы. Аслан увидел только белый халат, белую маску на лице костоправа, который собирался вправить ему челюсть, и потерял сознание от острой боли, пронизавшей все его тело...
Пришел в себя он на бетонном полу. Боли он уже не чувствовал. И не думал о том, что с ним вообще будет дальше. Но почему-то беспокоил вопрос: «Неужели это Елена сообщила им, что я был у нее? Ведь они взяли меня буквально через десять минут после того, как я вошел в ее квартиру. И это не проверка паспортного режима. И не облава на террористов. Омоновцы действовали целенаправленно...»
Аслан гнал от себя подобные мысли, но его сознание снова и снова возвращалось к этому: «У нее своя семья, другая жизнь, я для нее – препятствие, возможно, даже напоминание о сделанной ошибке... Может, это и к лучшему, что у сына другой отец и что в его документах не будет написано: „Чеченец“... Хотя он, как она однажды сказала, моя копия. Бедный мальчик, только бы ему не пришлось пережить всех страданий, которые выпали на мою долю только потому, что я чеченец...»
Он вспомнил о том, с какой гордостью отец говорил ему о его происхождении. Древний княжеский род Магомадовых был известен не только в Грозном. Аслан всегда гордился своими предками. Даже тогда, когда в армии впервые в жизни услышал от «дедов» презрительное, обращенное к нему:
– Чечня!
Аслан ответил с гордостью:
– Да, я чеченец и горжусь этим.
«Деды» растерялись, они ожидали чего угодно: ответных оскорблений, драки, обид, но только не такого спокойного, гордого ответа.
С этого момента все вокруг словно забыли о его происхождении, и ни разу до конца службы никто не осмелился напомнить ему об этом.
Аслан рассказал своей матери о том, что в Москве у него есть сын, рассказал и об отношениях с родителями Елены. Мама Аслана рассудила, как всегда, мудро:
– Без родительского благословения, сынок, счастья не будет... Но если ты любишь и если она тоже тебя любит, то быть вам вместе вопреки всем обстоятельствам, козням всех врагов, которые только укрепят ваши чувства...
– Я очень скучаю по сыну, – говорил матери Аслан, – хочу его видеть, но боюсь мешать ее жизни, да и Сереже сейчас лучше не знать о своем отце...
– Если это твоя кровь, – так же спокойно и степенно отвечала мать, – то он тоже скучает и рано или поздно потянется к родному отцу, но не торопи события...
И Аслан ждал.
Голова раскалывалась, думать больше не было сил. Аслан провалился в глубокие расщелины памяти, ему почудился знакомый запах старых вещей, почти забытые голоса...
Аслан встал и пошел, открыл дверь в другую комнату и... очутился в темной комнатке с низким потолком – в крестьянской избе в три маленьких окошка, расположенных низко над полом, через них сильно бил свет луны с улицы. Комната слева была во тьме, но угадывался стол со стульями, и вроде там кто-то сидел. Из окна виделись сугробы снега, аккуратно отметенные к концам протоптанной дорожки, – так было принято у них чистить улицы. Что-то очень знакомое...
Аслан узнал эту избушку с островерхой крышей, как монашеский куколь укрывшейся между трех кирпичных двухэтажек – эдакая присевшая бабушка. В этой избушке жила его бабушка до конца своих дней, как ни звали ее сыновья переселиться в новый, только что выстроенный кирпичный дом – та ни в какую.
И тут услышал Аслан голос бабушки, она позвала его ласково:
– Асланушка, иди ко мне... Сядь со мною...
– Бабушка...
Аслан прижался к ее лицу щекой. Она погладила его по голове своей сильной шершавой рукой:
– Узнал меня, внучек?
– Да, бабушка, но ты же умерла?
– Умерла, умерла, но вот решила с тобой повидаться. Здесь можно...
– Да ведь твою избушку снесли двадцать лет назад!
– Ничего, что нету, мне разрешили побыть здесь недолго.
– Так это что, теперь комната свиданий, что ли?
– Свиданий, внучек... Как ты, родной?
Аслану захотелось поцеловать ее, но что-то не пускало, она почему-то отстранилась в глубь комнаты, лицо ее уплыло куда-то, но рука так же сильно продолжала гладить Аслана по голове.
– Плохо, бабушка, помираю, видно...
Бабушка начала всхлипывать, плакать, утирая глаза краем ладони, Аслан вспомнил: она всегда так делала. Аслан взял ее руку в свою, а руки уже не видно, и лицо ее растаяло на глазах, остался только последний шепот:
– Иди туда, там тебя любят...
– Куда – туда, бабушка?
Все, и нет ее. Растаяла бабушка Аслана вместе со своей ветхой избушкой.
«На тот свет зовет, что ли?» – думал Аслан, приходя в себя, со стоном поворачиваясь на другой бок.
7
Уже с первой ее фразы в голосе слышалась такая беззащитность и в то же время такая надежда на то, будто я именно тот человек, который способен ей помочь, что сомнений у меня не оставалось: я возьмусь за это дело. Просто не смогу ей отказать. И вовсе не потому, что я такой уж слабохарактерный.