Нет мне в молитве отрады,
Боже мой, как я грешна!
Даже с мерцаньем лампады
Борется светом луна.
Даже и в девичьей спальне
Помнится дремлющий сад,
А из киотов печальней
Лики святые глядят.
Боже, зачем искушенье
Ты в красоте создаешь!
В лунном немом освещеньи
Был он так дивно хорош.
Тихо склонялися клены,
С неба скользнула звезда…
Здесь перед светом иконы
Вся я дрожу от стыда.
Сжалься, отец правосудный,
Дай утешенье в тоске…
В лунных лучах изумрудный
Луг опускался в реке.
Шли мы дорожкой… и словно
Я отвечала «люблю»…
Боже мой, как я греховна,
Чем я свой грех искуплю!
21 апреля 1894
В ВЕРТЕПЕ
В сияющем изысканном вертепе,
Под музыку, сулившую канкан,
Я задремал, поникнув на диван,
И вдруг себя увидел в черном склепе.
Вокруг стоял мучительный туман, —
В окно неслось благоуханье степи.
Я встать хотел, — мешала боль от ран,
И на ногах задребезжали цепи.
И что-то вдруг так ясно стало мне,
Что горько я заплакал в полусне,
Что плакал я, смущенно просыпаясь.
Опять звенит приманчиво рояль,
Мой странный сон бледнеет, расплываясь,
По мне еще — кого-то — смутно — жаль…
1 февраля 1835
ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш, —
А там, на ее занавеске,
Повисла Летучая Мышь.
Мерцает неслышно лампада,
Белеет открытая грудь…
Все небо мне шепчет: «Не надо»,
Но Мышь повторяет: «Забудь!»
Покорен губительной власти,
Близ окон брожу, опьянен.
Дрожат мои руки от страсти,
В ушах моих шум веретен.
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там у нее — к занавеске
Приникла Летучая Мышь.
Вот губы сложились в заклятье…
О девы! довольно вам прясть!
Все шумы исчезнут в объятьи,
В твоем поцелуе, о страсть!
Лицом на седой подоконник,
На камень холодный упав,
Я вновь — твой поэт и поклонник,
Царица позорных забав!
Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там — у нее, с занавески, —
Хохочет Летучая Мышь!
27 сентября 1895
НОЧЬЮ
Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,
Грязные крылья по темной почве раскинуты.
Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,
Тянется шея — беззвучная, черная Яуза.
Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.
Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?
Нет! качая грузными крыльями в воздухе,
То приближаются хищные птицы — стервятники.
Падали запах знаком крылатым разбойникам,
Грозен голос гудящего с неба возмездия.
Встанешь, глядишь… а они всё кружат
над покойником,
В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.
20 июня 1895
В КАМЫШАХ
Луна в облаках — далека, хороша.
Челнок неподвижен в кустах камыша.
Дробятся лучи в неспокойной реке.
Задумчиво кто-то сидит в челноке.
Сияет венец вкруг холодной луны.
Чьим стоном нарушен покой тишины?
В таинственных далях, как утром, светло.
Чу! кто-то рыдает… упало весло…
22 — 23 октября 1895
СУМАСШЕДШИЙ
Чтоб меня не увидел никто,
На прогулках я прячусь, как трус,
Приподняв воротник у пальто
И на брови надвинув картуз.
Я встречаю нагие тела,
Посинелые в рыхлом снегу,
Я минуты убийств стерегу
И смеюсь беспощадно с угла.
Я спускаюсь к реке. Под мостом
Выбираю угрюмый сугроб.
И могилу копаю я в нем,
И ложусь в приготовленный гроб.
Загорается дом… и другой…
Вот весь город пылает в огне…
Но любуюсь на блеск дорогой
Только я — в ледяной тишине.
Л потом, отряхнувши пальто,
Принадвинув картуз на глаза,
Я бегу в неживые леса…
И не гонится сзади никто!
17 января 1895