Среди республик бывшей Югославии Словения была экономически наиболее развитой и поэтому импортировала рабочую силу из отсталых аграрных регионов страны, чаще всего из Боснии и Герцеговины. Марко прав, когда говорит о чефурах-работягах: «Всю Словению они построили». Тем не менее негативная стереотипизация отношения к иммигрантам, имеющая место в словенском обществе, ксенофобия и этноцентризм питают уверенность словенцев в том, что именно переселенцы являются причиной роста преступности, что их присутствие — с экономической точки зрения — приносит больше вреда, чем пользы. Одну из причин такого отношения, вероятно, следует искать в комплексах, присущих словенскому обществу, которое, в свою очередь, точно так же является жертвой негативных стереотипов своих соседей — итальянцев и австрийцев. Подвергаясь их шовинистической критике и насмешкам, но не имея возможности нанести ответный удар сильнейшему, словенцы применяют ту же поведенческую модель в отношении слабейшего — экономически, социально и культурно ущемленных иммигрантов. Так словенское общество формирует и поддерживает стереотип второсортности «другого», «чужого» в лице переселенцев из южных республик бывшей Югославии. Противодействуя шовинизму, представители национальных меньшинств вырабатывают защитные механизмы, зачастую неадекватные, приводящие к насилию. Страх перед ассимиляцией, боязнь потерять идентичность в новой среде приводят к радикализации собственной культурной или субкультурной позиции. В среде молодежи это выражается, среди прочего, в подчеркнуто стереотипной и одновременно эпатажной манере одеваться, вести себя, слушать музыку. В качестве яркого примера подобной психологической реакции приведем отрывок из романа: «Есть что-то кайфовое, когда вот так врубаешь музыку и едешь медленно на тачке с опущенными стеклами… А самый большой кайф — смотреть, как народ вокруг офигевает. Ясно же: они б с удовольствием накостыляли нам и заслали обратно в Боснию, — а ты нарочно едешь десять километров в час, и Миле Китич орет, чтоб все слышали». В книге Войновича упоминается множество сербских и боснийских исполнителей народной музыки и так называемого балканского турбо-фолка: их слушают чефуры, они неотъемлемая часть чефурской субкультуры.
Когда герой демонстративно называет себя «чефуром», — словом с большим знаком минус, — уже одним этим он выражает сопричастность той оппозиционности, на которую обречены чуждые словенскому миру переселенцы. Эта оппозиционность поддерживается ответной стереотипизацией: слово «словенац», со всеми его этническими, социальными и политическими коннотациями, в свою очередь, приобретает негативное значение.
Марко не перестает противопоставлять Словению и Боснию, да и внутри его самого постоянно происходит столкновение двух различных менталитетов и двух темпераментов. Народы других республик Югославии всегда видели в словенцах людей работящих, хорошо организованных, старательных, но в то же время покорных, слабохарактерных, чего никак не скажешь о южанах. Эти черты словенского менталитета часто связывают с австрийской и немецкой дисциплинированностью и организованностью, которая оказала сильное влияние на словенский народ, в течение нескольких столетий входивший в состав Габсбургской империи. Отсюда такие прозвища словенцев, как «австрийские холопы», «конюшенники», «батраки». С прохладностью и закрытостью словенцев контрастирует балканский темперамент: балканцы открыты, участливы, внимательны, общительны и эмоциональны. В лице чефуров безразличию и разобщенности словенцев противопоставлены главные социальные ценности переселенцев с юга — братство и солидарность. Еще большему расхождению двух поведенческих схем способствует полярность социальных статусов: словенцы — атомарный в своем благополучии средний класс, а иммигранты — тесная маргинальная среда. В романе, однако, позиция героя лишена односторонности: Марко ассимилирует обе идентичности, отмечая плюсы и минусы той и другой. В начале романа Босния кажется Марко чем-то вроде большой дружной семьи, в отличие от Словении: «Все друг другу помогают, к любому можешь прийти в гости кофе попить без приглашения и всякой прочей мурни. Заходишь когда хочешь, так — побазарить просто, пообщаться, без понтов и прочей мути. Просто расслабился и вперед. Народ здесь живет не так: дом — работа, работа — дом. <…> Здесь же все только и думают о своей заднице, чтобы у них всего было побольше: и тачка крутая, и хата в несколько этажей — и насрать им на братьев, сестер, дядьев, теток. Замкнутые все. Потому и несчастливые». Но когда герой понимает, что ему придется жить в Боснии, Словения приобретает в его глазах гораздо больше преимуществ: «Фужины — это круто. Я ни в каком другом месте не хотел бы жить. По сравнению с этой долбанутой Боснией, с этим барахлом, а не страной Фужины — Голливуд. Самые крутые чуваки — с Фужин. Да и вообще, что тут сравнивать? Здесь просто полнейший облом!» Поиски героем своего «я», вступление на путь взросления, его существование меж двух культур — «чефур» в Словении, «Янез»[135] в Боснии — ставит перед ним непростые вопросы, на которые ему еще предстоит ответить.