Марина опять только улыбнулась. Радован поднял стекло, и мы отъехали. Ни разу на меня не глянул. Только нервничал все больше. При Марине он хоть как-то старался спокойствие сохранять, а теперь, казалось, еще чуть-чуть — и взорвется. Я голову руками зажал: ждал, когда лупить начнет. Еще секунда и всё. И будет почище, чем у полицейских. А Радован по рулю постукивал и причмокивал, а то головой вертел туда-сюда и губы себе кусал. Как хищник, который сейчас на добычу набросится. Потом он объехал справа ресторан «Портал» и остановился на парковке. Я думал, он меня сейчас убьет. На лбу у него вены надулись как у психа.
— Ты знаешь, как я в Словению попал? Знаешь, болван ты тупоголовый! А? Не знаешь? Ничего-то ты не знаешь. В то воскресенье у нас был матч, и должен был приехать тренер «Жельё»[68], чтобы посмотреть на нас. Все говорили, что я буду играть за «Жельё». В первой лиге. Ты знаешь, что такое первая лига? В субботу — послушай! — в субботу мне отец говорит: «Завтра ты едешь в Словению». Я ему: «Батя, у меня матч, какая Словения!» А он мне: «Забудь, ты получил работу в Словении». И утром, не рыпаясь, я спокойно сажусь на поезд и дую в Любляну. Какой там тебе матч, какой «Жельё», какая еще тебе там спортивная карьера!
Он замолчал, чтобы отдышаться. Видно было, как у него в башке все кипит, — точняк спятил! Думаю: ну все, сейчас огребу по полной.
— А вы все шутки шутите. Сопляки избалованные. Всё мы вам разрешали, и что теперь… Мать вашу с вашим Миланом Кучаном[69], пошли бы вы!
Его так и трясло всего. А я руки все время над головой держал. Ясно было, что он мне ее сейчас оторвет. Он только пыхтел.
— Дай ми цигару!
Я охренел. Откуда он знает, что я курю, мать его. Я ни черта не соображал. В полном был ауте. Таращился на Радована, разинув рот, и думал, что мне пипец. Улечу прямиком в Любляницу. Радован, точно, с катушек слетел, ясно, что будет.
— Шта? Что уставился? Дай мне сигарету, я тебе сказал!
Я медленно вытащил пачку из кармана и дал ему одну. Он как маньяк схватил ее и прикурил. Я в жизни еще не видел такого доведенного до чертиков человека.
— Ты разве не бросил курить?
— Ma марш…[70]
Черт. Вот тут он и начал меня мутузить. Я руками закрылся. Было не очень больно, только долго. Он меня как чокнутый колошматил. Потом вдруг открыл дверь и вышел из машины. А я остался внутри и руки над головой держу. Даже не подумал высунуться. Тихо так было, и как будто эта тишина прямо на мозг давит. Абсолютная тишина. Я сидел и ждал, что он меня еще раз звезданет. Потом медленно голову поднимаю, смотрю вокруг, — а Радована нет нигде. Испарился. Я не знал, что дальше делать. Он ведь как чокнутый был, мог запросто в Любляницу прыгнуть. Никогда не знаешь, что может сделать человек, когда он так распсиховался. Это же конкретный сдвиг в башке! Меня от страха прям затрясло. Только вот вылезти из машины я не решался. Впервые в жизни у меня по всему телу пот выступил. Я правда решил, что он в Любляницу прыгнул. Он ведь за всю жизнь меня ни разу не ударил. Ну ладно там, шлепнул пару раз, но чтоб так — никогда. Тихий ужас. Я не мог больше оставаться в машине. А его нигде не было видно. Черт бы его побрал с этими его закидонами! Я уже думал, что надо звонить в полицию. Рехнуться можно. Сам чуть не свихнулся. Радованэ, только не делай этого, умоляю тебя! Богом прошу! Радованэ!
А он ходил из стороны в сторону вдоль Любляницы, ко мне спиной. Я обратно в машину залез, жду. Он вроде как немного успокоился. Но в машине я его прождал еще минут пятнадцать, точно. Правда, теперь он подошел чуть ближе, и я мог его видеть. Потом он вернулся, сел в машину, и мы поехали. Когда мы припарковались на Фужинах, я посмотрел на него. Глаза у него были совсем красные. Он плакал. Там возле Любляницы он плакал. Только не это. Пропади все пропадом!
Злость я еще могу пережить, побои тоже, но вот это меня добило. Радован с красными от слез глазами — это меня размазало. Казалось, что я ни рук, ни ног не чувствую. Я еле дышал. Было так паршиво, как будто кто-то меня бейсбольной битой бьет. Только изнутри. И это в сто раз хуже.
Почему долбаная тишина сведет меня с ума
— Слуште, эти ваши расчеты… ну не пригодятся они ему в жизни, он же в баскетбол будет играть. Да поставьте вы ему эти три балла, безо всяких там, чтоб уже нам с вами не ругаться. Что ругаться-то, когда можно спокойно договориться, а?
Так Радован объяснялся с моей училкой по алгебре, когда она вызвала его в школу после моей третьей двойки. А еще потому, что я запустил ей в голову угольником. Вот только до угольника они не дошли. Радован по-быстрому все сказал и пошел домой. Мне-то он, конечно, потом вставил по полной и запряг зубрить алгебру, но Миклавчичку он крепко послал куда подальше. А все потому, что Радован для себя давно решил, что я буду спортсменом и буду играть в лиге НБА. Сперва он хотел, чтобы я в футбол играл, ну и дальше, само собой, подписал контракт с мадридским «Реалом» и все такое, но потом я слегка перерос своих сверстников, и он решил, что баскетбол, пожалуй, будет получше. Ранка не вмешивалась в эти его грандиозные планы. У нее ко мне были свои вопросы.
— Шта нэ учишь? Неужели так сложно выучить эту биологию хотя бы на тройку? Неужели ты ни одной тренировки пропустить не можешь и посмотреть эту историю? Чего ты не вызвался, чтобы тебя спросили? А твой тренер знает, какие у тебя оценки?
Отвечал ей всегда Радован.
— Оставь его, он не дурак. Выучит еще. Будто история поменяется, никуда она не денется. Вот станет старым битюгом, тогда и займется своей учебой. Чего ты трясешься, тоже мне проблема — тройка по английскому. Если это такой сложный язык, как бы на нем говорили все негры в Америке? Когда в лиге отыграет, тогда и будет английский учить.
Радован на все мои матчи ходил. Если б ему разрешили, он бы еще на всех тренировках торчал. Ранка ни разу не была. Из принципа. Она никогда ничего не говорила и про мои успехи слушать не хотела. Когда Радован ей рассказывал, как мы стали чемпионами страны, она только кивала.
— Хочеш сэ сад мало посветит шоли?[71] И исправить наконец двойку по английскому?
Но так чтоб в открытую сказать Радовану, что тот уже задолбал всех этим спортом и что школа, типа, может идти побоку, — никогда. Ранка вечно дурочкой прикидывалась и каждый раз строила из себя глухую, когда Радован начинал говорить о баскетболе. Нарочно делала вид, что ничегошеньки не смыслит ни в баскете, ни в футболе. Специально отмачивала совершенно идиотские словечки. И когда я уже в миллионный раз буду смотреть документальный фильм про Джордана, она точно спросит, а кто это такой вообще? Я, конечно, скажу: «Майкл Джордан», — а она сделает вид, что в первый раз о таком слышит.
— Пока это все смотришь, уже бы давно английский выучил.
Slam и dunk[72] — это правильные глаголы. А пара у меня по неправильным глаголам. В этом все дело. Но Ранке до фени. Она только обрадуется, когда узнает, что я тренировки забросил. Это будет ее маленькая победа. А у Радована точно разрыв сердца случится. Вот я и молчу. И без того все как на иголках, а если скажу, что перестал тренироваться, вообще будет полный пипец. Извержение вулкана. Оно и так вот-вот случится. Уже сто лет все молчат. Радован не только со мной, но и с Ранкой говорить перестал, а если кто-то из нас двоих хоть слово произнесет, он так злобно зыркает, что мы сразу замолкаем. Ранка на него глядит: мол, она-то тут при чем? Но у Радована сейчас все виноваты. И Ранка в первую очередь. Она у него всегда козел отпущения.
— Шта мэнэ тако гледаш?
— Нэ гледам тэ.
— Гледаш.
— Зачепи.[73]
Вот и весь разговор. Все, что у нас дома за последние несколько дней было сказано. В остальное время — полная тишина. Даже в телевизоре и то звук на минимуме, музыку не слушаем, одни только новости. Прям осадное положение. Может, голубые каски придется высылать. Ясуси Акаси и Бутроса Бутроса-Гали[74]. Я тут как-то захотел во двор выйти.
71
72
74