— Ацо! Подожди! Ацо!
А он ноль внимания. Топает за Дамьяновичем, который почесал в сторону Любляницы. Вот уж не думал, что буду за кем-то на Фужинах гоняться. Клиника. Ацо все шел за Дамьяновичем. Даже походка у него стала другая: будто он не балканская деревенщина, а типа просто так прогуливается вдоль Любляницы.
Я еще ни разу в жизни не гулял вдоль реки. Проходишь там, только если тебе надо на баскет или на тренировку А так шляться туда-сюда вдоль реки — ваще дебилизм полный. Это только для тех, у кого есть шавки, — вот они их там выгуливают, чтоб шавки могли ссать и срать под деревьями. Там ведь столько мошкары, что нормально разговаривать нельзя: эти грёбаные мошки прямо в рот лезут. Возле Любляницы разве только старых чефуров встретишь. Они там стоят, скрестив руки за спиной, кости разминают — топают от Бродарьевой площади до фужинского замка и воздух сотрясают.
— Ох как спину ломит, сдохну скоро!
— И у меня поясницу прихватило, еле с кровати сполз.
— А у меня так голова болит в последнее время! Погода, видно, такая, и воздух сухой.
— А меня колени мучают, мажу этой мазью, да что-то не больно помогает.
И вот они гундят, гундят, а когда все болезни обсудят, где что болит и прочую хренотень, идут домой. Чтоб она провалилась, такая жизнь: одни прогулки и нытье. А дома смотрят телик и кроссворды решают. Охренеть! Я б спятил — а им нравится. До фонаря им всё.
Дамьянович потопал к площадке, где в шары играют, зуб даю. Куда ему еще спешить? Никогда не смогу понять этой игры в шары. Ладно, если ты просто напиваешься, но если еще и шары катать — полная байда. Я не против, когда старики в шары играют, но когда говорят, что это типа спорт и ты им типа серьезно занимаешься, — полный идиотизм. Что это за спорт за такой, если ты руки за спиной держишь и можешь играть, даже если тебе завтра сто лет стукнет? Это мясные пирожки с яблоками, а не спорт. Но народ и правда играл в эти шары. А Дамьянович как раз на такого был похож, кто только и может, что шары гонять. Я смотрел на него и думал, что он никакой, что шар этот больше, чем он. А потом смотрел на Ацо и представлял себе, как он тоже играет в шары вместе со старичками и Дамьяновичем. Эта его походочка — как лох, зажатый, — второго такого на всех Фужинах не найти.
И тут вдруг Дамьянович резко поворачивает и идет сквозь кусты к Люблянице, прям к берегу. Ацо встал и типа незаметно за ним наблюдает. И Дамьянович начинает ссать. Вот это настоящий чефур! Среди бела дня, прям возле тропинки, где люди ходят, — встал и вывалил все свое хозяйство. Приспичило ему, и всё тут. Мать твою, чефур чефурский! Положить ему на культуру и на приличия… Как в деревне. Прям у тропинки, чтобы все его видели. Если б ему сказать, что это свинство, он тебе ответит — нормалёк: по-любому все в землю уйдет, а потом в реку, и псы тоже там ссут. Вот такой чефурский менталитет. Можно вывезти крестьянина из деревни, но деревню из крестьянина — никогда, как сказал бы Радован. Этот Дамьянович родился где-то у черта на куличках, где ни телефона нет, ни электричества, ни водопровода, он может сто лет в городе прожить, но из принципа от этой своей деревенщины не избавится. Пусть все знают, какой он крутой, не какой-то там господин или аристократ и фиг знает кто еще, чтоб ссать в сортире. По-моему, он нарочно дома не стал ссать, чтобы пойти и отлить возле реки, тут и рук мыть не надо. Какой чефур! Дамьянович «в сотрудничестве с природой»[114].
— Мать твою чефурскую, будешь мне еще в полицию звонить, чефур хренов!
Все произошло в секунду. Ацо налетел на Дамьяновича и свалил его с ног. У него в башке что-то заклинило, когда увидел, как этот чувак свой болт встряхивает. А я стал как вкопанный метрах в двадцати и глаза вылупил. Ацо орал и пинал Дамьяновича, который, видно, решил, что Ацо просто какой-то фанатик, который против ссанья вдоль Любляницы. Очень быстро все закрутилось. У Ацо конкретно крышу снесло, он как помешанный лупил Дамьяновича. А тот только пыхтел, но защищаться не мог. Он лежал, а Ацо дубасил его ногой. Я добежал до Ацо и попытался оттащить его в сторону, но у меня ничего не получалось — тот как взбесился! Я волок его в сторону, пихал его, налетал на него, а этот придурок не останавливался. Начал еще и меня пинать — совсем оборзел! Я, как очумевший, бросился на него и оттащил в сторону. Нас обоих проняло. Ацо тыкал руками куда-то в пустоту, лупил по мне, а я его за пояс схватил и тащил от Дамьяновича. Мы оба орали что-то, как два полных дебила, и этот псих Ацо дубасил меня по спине, — больно было — жуть, но я его не отпускал, висел на нем, пока мы оба на землю не свалились.
— Спокойно!
— Оставь меня, педрило! Оставь!
— Не оставлю!
— Мать твою…
— Смири сэ! Смири-и-и!
— Пусти мэ! Пусти!
Я не давал ему встать. А он продолжал меня мутузить, старался оттолкнуть, но я держал его изо всех сил. Потом Ацо вдруг ни с того ни с сего успокоился. Замер вдруг, и видно было, что от страха. Он смотрел на Дамьяновича. Я тоже обернулся и посмотрел. Дамьянович лежал на земле и не шевелился. Вокруг него была кровь. Ацо спихнул меня и отскочил в сторону Я и сам струхнул. Подойти к Дамьяновичу и узнать, что с ним, я не мог. Посмотрел на Ацо — а тот как придурок бежал в сторону Русьяновой площади, — и я побежал за ним. Мать его психопатскую! Я ни о чем не думал, только бежал и видел перед собой Ацо, как он врезается в людей, которые прогуливались вдоль Любляницы. Все удивленно на него оглядывались и шли себе дальше. Потом я решил, пусть Ацо бежит в свою сторону, и повернул направо, к мосту — на другой берег Любляницы. Не знаю почему. Я так и бежал и даже ни разу не обернулся назад.
Почему никто не обращает на тебя никакого внимания
Чефуры на Фужинах не то чтобы сильно ассимилировались. Пофигу им эта ассимиляция. Здесь тьма чефуров, которые вообще не знают словенского. Они могут сказать только «до свидания» и «привет», «ноль три разливного» и «пачку сигарет», «пажалста» и «спасибо», «магазин» и еще три слова — но это всё. Одной фразы по-словенски сказать не могут. Даже коротенькой. Вот, например, Пешич из дома, где живет Ади. Он в Словении уже тридцать лет, но по-словенски может сказать только: «По путям не ходить, опасно для жизни». Что поделаешь: он когда приехал в Словению, устроился рабочим на железную дорогу и до сих пор там горбатится. На этой стройке одни боснийцы, только бригадир из хорватского Меджимурья[115]. Где там язык учить! Без вариантов. Пешич ведь или на работе, или в «Кубане», где по-любому одни чефуры. Говорят, ходил он как-то на заседание домового комитета да на родительское собрание в школе и там типа старался говорить по-словенски. Ну, это он так сам говорит, только никто кроме него этого не заметил.
Словенцы страшно бесятся, когда кто-то не умеет говорить по-словенски, — не знаю только, поможет ли им, если все Пешичи по-словенски заговорят. Можно подумать, они сразу с ними болтать начнут. По мне, так это полная чушь. Я о том, что Пешичи должны говорить по-словенски типа из уважения к Словении и все такое. Пешичи работают на стройках, всю Словению они построили, но уважают только Мирослава Илича и холодное пиво. Да эти Пешичи могут хоть по-тунгузски говорить… Можно подумать, кто-то обратил бы на это внимание. Больно нужно! Только вот словенцы напрягаются на этот счет, бесятся — зачем? Комплекс у них такой, а все потому, что никогда не умели в футбол играть.
Чефуры на Фужинах, правда, у словенцев кое-что переняли. Это когда никто ни на кого не обращает внимания, хоть ты сдохни. Кто бы ни прошел мимо, обязательно сделает вид, что в упор тебя не видит. Каждый по своим делам, как сказал бы Радован. А потом сплетничают у тебя за спиной. Если вдруг увидят, как ты крадешь автомагнитолу, никто тебе ничего не скажет, но через полчаса уже все соседи будут знать, что ты за человек. За исключением полиции. Все на тебя смотрят, разглядывают, наблюдают за тобой, все в курсе всего, но вопросов не задают. Не лезут они в твои дела. Сейчас, когда во всех подъездах камеры, все знают, когда ты домой приходишь, когда в дупель напился, когда в гипсе ходил — всё, короче. Но никто тебе ничего не скажет. Будто тебя и нет вовсе. Хотя все всё про тебя знают.
114