– Вы сложный человек, сэр Генри. Уверен, мне не надо вам объяснять, что значит, когда сын выдающегося пэра, члена правительства, Бог ты мой, замешан в таком преступлении. Если увидят, что мы медлим, – он широким жестом показал точеной рукой в сторону улицы, – если толпа решит, что появление на свет в привилегированной семье дает право насиловать, убивать и совершать святотатства… – Джарвис осекся, опустив руку. Голос его упал до глубокого, торжественного шепота. – Я был в Париже в тысяча семьсот восемьдесят девятом, вы знаете. Никогда этого не забуду. Кровь ручьями по улицам. Отрубленные головы на пиках. Знатные женщины, которых орущая толпа выволакивает из карет и раздирает в клочья. – Он помолчал, внезапно острым взглядом пронзив Лавджоя. – Вы хотите, чтобы такое случилось и в Лондоне?
– Нет. Конечно нет, милорд, – торопливо ответил Лавджой.
Он чувствовал, что им манипулируют, догадывался, что в деле существует подоплека, которой он, простой судья-магистрат, никогда не увидит. Он все понимал, но не мог избавиться от холода, объявшего его душу, от тошнотворного чувства опасности, скрутившего все его нутро. Любой англичанин больше всего на свете боялся того, что бесконечная, безудержная, безумная бойня Французской революции когда-нибудь перемахнет через Ла-Манш и уничтожит все, чем он дорожит.
– Если лорд Девлин действительно невиновен в этом ужасном преступлении, – продолжал Джарвис, – он в должном порядке будет оправдан и освобожден. Важнее всего сейчас показать, что мы действуем. Мы живем в тяжелые времена, сэр. Новости с полей войны неважные. Народные массы недовольны и озлоблены, радикалы легко могут подхлестнуть их. Поскольку здоровье его величества вряд ли исправится, а билль о регентстве уже лежит перед Парламентом, сама стабильность государства находится под угрозой. Мы не можем проявлять нерешительность, колебаться и тянуть время. Принц Уэльский хочет, чтобы Девлин был арестован еще до вечера. – Джарвис замолк. – Я уверен, что могу положиться на вас. Вы сумеете уладить ситуацию с требуемым тактом и осторожностью.
Всегда нелегко доставлять пред очи правосудия членов аристократических семейств. Но все же случается и такое. Не так давно пятый граф Феррерс был арестован за убийство своего управителя, его судила Палата лордов и приговорила к повешению. Являясь наследником графа Гендона, Себастьян Сен-Сир носил титул виконта Девлина лишь как почетное имя. Может, его и называли лордом, но во всем остальном титул не давал ему ни законных прав, ни пэрства. Пока Девлин не станет графом Гендоном после смерти отца, он формально не будет считаться пэром. Потому предстать ему придется перед Судом Королевской скамьи, как любому другому преступнику, а не перед Палатой лордов.
Если, конечно, до этого дойдет.
Лавджой коротко поклонился.
– Да, милорд. Лично займусь этим.
Неожиданно на лице лорда Джарвиса расцвела торжествующая, почти ласковая улыбка.
– Хорошо. Я знал, что могу на вас рассчитывать.
Крепко стиснув шляпу, Лавджой поклонился великому человеку. Но когда он повернулся и пошел прочь но роскошному коридору, слушая гулкое эхо собственных шагов, сердце в груди его билось странно тяжело. Сэр Генри Лавджой все сильнее осознавал, что им манипулируют.
ГЛАВА 6
Во сне к нему возвращалась война. Гибнущие дети с темными глазами, полными муки, распоротые солдатскими штыками животы беременных женщин. Когда-то для него было отчаянно важно, кому принадлежат эти штыки – французам или англичанам. Тогда он еще не понимал, что все зависит только от времени и места, что все солдаты всех наций так поступают. Некогда он думал, что англичане – нация, избранная Богом, Англия – любимая, благословенная им страна, защищенная свыше, сила добра, побеждающая врагов, которые, следовательно, являются силами зла. В то время он считал, что существует такая вещь, как война за правое дело.
Когда-то.
Себастьян открыл глаза, с трудом восстанавливая хриплое дыхание, его стиснутые руки вспотели. В спальне с тяжелыми бархатными шторами непонятно было, который сейчас час, да он и не сразу понял, где находится и почему. Он не собирался спать, ему просто хотелось отдохнуть. Себастьян медленно зажмурил глаза, затем снова открыл. Но темные, неизбежные и неизгладимые воспоминания никуда не исчезли.
Сэр Генри Лавджой решил взять с собой на Брук-стрит старшего констебля Эдуарда Мэйтланда вместе с еще одним, молодым констеблем по фамилии Симплот. Лавджой не ждал, что человек такого положения в обществе, как Девлин, окажет сопротивление при аресте, но вынужден был признать – довесок в два констебля поможет воспринять ситуацию всерьез. Он слышал байки о виконте, о его непочтительном, неподобающем поведении. Лавджой мог представить, как такой человек рассмеется ему в лицо. Возможно, будь сэр Генри повыше своих четырех футов одиннадцати дюймов на каблуках, он чувствовал бы себя поувереннее. В любом случае, его порадовал тот факт, что Симплот выше Мэйтланда и, соответственно, шире в плечах.