Несколько сказок, «Господа Головлевы», частично «Губернские эчерки» или «История одного города» — вот, пожалуй, и всё, что выделяет школьная программа из творчества Салтыкова-Щедрина. До обидного мало! Не спасает и изучение в девятом классе темы «Образы Салтыкова-Щедрина в произведениях В. И. Ленина». Как оценишь, если толком не узнал, на что опирается. Ленин? Жаль — даже по программной логике упускается отличный повод для необходимого знакомства с одним из самых смелых и загадочных русских писателей.
Но нам перечитать его, как говорится, сам Бог велит. Гениальный сатирик вывел на подмостки литературы легионы разномастных негодяев, среди которых множество наших старых знакомцев. Не повидавшись с ними, мы не сможем двинуться вперед, а останавливаться, как вы понимаете, уже нельзя. Да и возможность для встречи появилась превосходная: в 1988 году десятитомное собрание сочинений писателя выпущено баснословным тиражом один миллион семьсот тысяч экземпляров. Берегитесь, негодяи, он до сих пор призывает под свои знамена для борьбы с вами истинных патриотов!
В борениях с антигероями своей эпохи — «времени громадной душевной боли» — Салтыков-Щедрин выступал от имени и по поручению многих поколений русских литераторов. Внимательнейший читатель классики, он не только сердцем и умом воспринял ее духовные традиции, но и блестяще применил грозное оружие отечественной сатиры против недобитых и новорожденных осквернителей родной земли. В его произведениях, кроме оригинальных типов и типчиков — вроде разноперых глуповцев и помпадуров, ташкентцев и пошехонцев, — живут фонвизинский недоросль и действующие лица «Горя от ума», Чичиков и Глумов, знаменитый Иван Антонович Расилюев из пьес Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского» и "Смерть Тарелкина» и многие гоголевские персонажи. Все смешалось. Собственно щедринский Балалайкин оказывается побочным сыном грибоедовского Репетилова, Молчалин называет своих детей Павлом и Софьей в честь Фамусова и его дочери, а Чичиков опять выходит «злодеем» и «продувной бестией», обманув на сей раз Фамусова с Молчалиным.
Давая новую жизнь этим лицам, Салтыков-Щедрин прежде всего свидетельствует, что явления, их породившие и классиками описанные, все еще существуют. И развиваются, приобретая такие черты, о которых не могли подозревать их современники. Значит, надо помочь читателям вновь с этими явлениями разобраться. Сделать же это можно, прибегнув к известным именам, ставшим уже нарицательными. Надо довести характеры до завершения, выявив все до донышка. И, конечно, необходимо предупредить людей об опасности, иначе явления и их носители, опять приспособившись, «переползут из одного периода истории в другой». Следовательно, борьба продолжается, ибо негодяи исторические всегда быстро находят общий язык с подлецами современными и сомкнутым строем выступают против всего светлого и честного.
Вот, к примеру, Глумов, рассказ о котором мы только что закончили. Нравственный урок, данный Островским читателям и зрителям, весьма красноречив. Ранее была написана пьеса «Доходное место», герой которой, Жадов, оказавшись в трудной жизненной ситуации, во многом сходной с глумовской, чуть было не пошел такой же дорогой. Он уже решился просить у сильных мира сего «доходного места», но так и не смог переступить через себя и успел остановиться (да и судьба помогла), сохранив честь и душу. Казалось бы, чего еще?
Но мы помним, что «На всякого мудреца довольно простоты» заканчивается на печальной ноте: такие, как Глумов, нужны хозяевам жизни и будут прощены. Значит, вновь станут опасны для общества. И в «Мелочах жизни» почти через двадцать лет после пьесы Островского появляется новый, щедринский, портрет этого приспособленца в его развитии, во весь рост:
«Перед вами человек вполне независимый, обеспеченный и куль турный. Он мог бы жить совершенно свободно, удовлетворяя по требностнм своей развитости. Но его так и подмывает отдать себя в рабство. Он чует своим извращенным умом, что есть где то лестница, которая ведет к почестям и власти. И вот он взбирается на нее. Скользит, оступается и летит стремглав назад. Это, однако ж, не останавливает его. Он вновь начинает взбираться, медленно, мучительно, ступень за ступенью, и наконец успевает прийти к цели. Тут его встречают щелчки за щелчками, потому что он чуженин в этой среде, чужого поля ягода. Тем не менее руководители среды очень хорошо понимают, что от этого чуженина отделаться нелегко, что он упорен и не уйдет назад с одними щелчками. Его наконец пристраивают, дают приют и мало-помалу привыкают звать „своим". В ответ на это вынужденное радушие он ходко впрягается в плут и начинает работать с ревностью прозелита [новообращенного]. Идеалы, свобода, порывы души — все забыто, все принесено в жертву рабству. А через короткое время в результате получается заправский раб, в котором все сгнило, кроме гнуткой спины и лгущего языка во рту».