Дросте сразу положил карты и вежливо встал, стараясь подыскать правильное английское выражение, чтобы попрощаться.
– Auf Wиedersehen, – сказал Франк, пустив в ход два из пяти немецких слов, которые он знал, и пожал Дросте руку.
Один из четверых игроков в бридж, казалось, был раздосадован помехой. Это был старый джентльмен с остренькой белой бородкой. Франк посочувствовал ему.
– Кто отвезет Данеля на вокзал? – осведомилась Марианна, стоявшая в углу со стаканом оранжада.
– Я возьму такси и доеду до Шарлоттенбурга.
– Глупости. Я довезу вас, – сказала Марианна.
– Но, между прочим, времени терять нельзя.
– Тогда живей. Пронто, пронто! Бежим! Поедешь с нами, детка?
– Не знаю, – прошептала Эвелина и пристально посмотрела на мужа.
Ее рука лежала на спинке его стула, а он весь погрузился в разглядывание своих карт.
– Ландсгерихтсрат не возражает. Идем, Данел. Мы едем.
Автомобиль Марианны, сердитый, фыркающий маленький зверек, стоял на усыпанной гравием аллее около клуба. Они втиснулись в него, Франк между обеими женщинами. У Марианны были острые, резкие духи. Франк осторожно вдохнул их.
– Детка выглядит совсем усталой, – сказала Марианна глубоким, решительным голосом.
Автомобиль катился уже дребезжа мимо фонарей Грюневальда.
– Вы утомили Эвелину. Ей вреден американский темп.
– Глупости, Марианна, – отозвалась Эвелина из своего угла.
– Может быть она утаила от вас, что с ней нужно обращаться осторожно. Ей трудно далось рождение младенца. С тех пор она все еще не совсем оправилась и у ландсгерихтерата есть основание беспокоиться.
– У вас есть ребенок? – с удивлением спросил Франк.
Эвелина только кивнула в ответ, и Марианна ответила за нее.
– Двое. Двое диких, всеразрушающих буяна, которых я просто обожаю. Она завернула за угол.
– Я обращался с фрау Дросте с величайшей осторожностью, не так ли, – сказал Франк.
Его рука была протянута за спиной Эвелины, чтобы в маленьком автомобильчике было больше места. Его мысли перескочили с детей Эвелины, на ее мужа.
– Каким это удивительным титулом вы величаете господина Дросте, спросил он.
– Ландсгерихтерат, сэр. В этой стране это означает род верховного судьи. Дросте один из самых молодых среди них. Он восходящее светило, и перед ним блестящая карьера.
Франк не нашелся, что ответить на это. Рyкa Эвелины украдкой приблизилась к нему и легла в его руку.
– Какая жалость, что вы должны были уехать так скоро, – сказала Марианна. Что заставляет вас так торопиться в Париж?
– О, обычная вещь дела.
– Что за дела, разрешите спросить? Может быть вы один из тех знаменитых магнатов индустрии, о которых читаешь такие удивительные истории в газетах? – спросила Марианна.
Франк не мог удержаться от смеха.
– Далеко от этого. Я торгую апельсинами. Но я не люблю говорить с дамами о делах.
И он тихонько пожал руку Эвелине.
– Дела единственное, что интересно в мужчинах, – заявила Марианна.
Она сама была архитектором и с головой ушла в свою профессию. Она остановила автомобиль так неожиданно, что Франк чуть не свалился с сиденья. Эвелина выпустила его руку. Она не вымолвила ни одного слова. Он быстро взглянул на часы на маленьком здании вокзала – у него еще было шесть минут. Эвелина выкарабкалась из автомобиля, Франк последовал за ней. Полицейский знаком велел им проезжать и сзади загудело такси. Марианна втащила Эвелину обратно в автомобиль. Если я не отъеду, сию минуту начнется скандал.
– Прощайте, Данел. Веселитесь в Париже и всяческого успеха в делах! – крикнула Марианна. – Мы не можем проводить вас до вагона. В наших вечерних туалетах мы вызвали бы сенсацию. Закрой дверцу, Эвелина.
Дверца все еще была открыта. Франк протянул руку в автомобиль. Шофер такси начал ругаться и в дело вмешался человек, у которого был вид чиновника. Последнее впечатление Франка от Эвелины было, что у нее холодная как лед рука, не ответившая на его пожатие. Маленький автомобильчик кашлянул и отъехал. Франк вытащил билет и быстро вошел в здание вокзала. Он распорядился о том, чтобы его багаж был уложен в купе на конечной станции, а сам сел здесь, на пригородной станции потому, что она была ближе к клубу, и так он мог выиграть лишних полчаса с Эвелиной. Теперь было кончено и это. Внутри вокзал был освещен тем болезненно-желтым светом, который делает все вокзалы всего мира такими унылыми местами. Франку указали лестницу, ведущую на платформу. Лица всех людей, ожидавших поезда, выглядели землисто – бледными. Они уставились на Франка так, как будто человек в смокинге был совершенно невиданным зрелищем для этой станции. Все кругом пахло влажной землей и травой, и Франк решил, что только германская станция может так пахнуть. Железнодорожный откос был покрыт высокой травой, а по обе стороны насыпи был небольшой сад. Франк, охваченный чувством нетерпения и неудовлетворенности, расхаживал взад и вперед. Внезапно он почувствовал, что он устал. Его рот открылся в большом, широком зевке. И тут подошел поезд.