Выбрать главу

– Ты не наглей слишком… Я для чего к тебе нанимался?

Клим понял, что пришла пора повышать Кабану жалованье. После тяжелых и трудных переговоров они сошлись на тысяче рублей в день, но при том условии, что Кабан будет не только носиться по многолюдным столичным заведениям, но и переписывать на бумагу все, что попадет в его диктофон.

Отправив Кабана в Сандуны, Клим устремился в полюбившееся ему казино. Там его сразу узнали, персонал был очень приветлив, каждый крупье заманивал его к себе, обещая необыкновенное везение и крупный выигрыш, а девушка с подносом долго ходила за ним по пятам с бокалами, наполненными напитком цвета коньяка, но с запахом портвейна. Но Клим на сей раз был осторожен. Он приобрел всего три фишки и подолгу торчал у разных столов, делая вид, что мучительно выбирает число. На самом деле он выбирал самые говорливые компании и обдумывал продолжение приключений Дверной Ручки, этой относительно молодой, относительно умной особы в относительно чистых колготках. Климу представлялось, как неожиданно Ручка устроится работать ручкой у Чемодана, в котором французский миллионер будет хранить все свое состояние, и как Ручка с Чемоданом задумают похитить миллион. И как им это удастся, но потом вдруг – скок! – они разом лишатся капитала. Правда, ненадолго. Они женятся, у них родится Банковский Сейф, который однажды выдаст им новый миллион… Как сплести воедино тонкие сюжетные линии и тяжеловесно-тупую словесную массу записанных в казино и бане разговоров, Клим не знал, но этот литературный нюанс его не беспокоил. О логических переходах Артаусов ничего не говорил, значит, Клим все делал правильно. Главное, соблюдать центральную канву сюжета всех времен и народов: прыг – нашла миллион, скок – потеряла…

Вечером Клим и Кабан расселись по разным комнатам и принялись за работу. Это была умильная картина! Кабан напоминал старательного школьника, который пишет сочинение. Выводить своей безобразной рукой, похожей на надутую хирургическую перчатку, буквы и слова было для Кабана тяжким трудом, но он проявлял завидное терпение и добросовестность, отрабатывая деньги. Он трудился всю ночь напролет и за это время ни разу не предложил Климу выпить пива или водки, не выходил из своей комнаты и даже не ответил на вопрос, где он спрятал диктофон, когда парился, лишь густо покраснел.

Глава 17

Когда водка уже не лезла в горло Кабану и выливалась из его рта, как сок перебродившей капусты из кадушки, когда килограммы исписанной бумаги намного превзошли количество пустых бутылок и когда на клешнеподобной руке Кабана появился крупный, размером с горошину, мозоль от шариковой ручки, в квартиру, открыв дверь своим ключом, неожиданно нагрянул Артаусов.

Чтобы избежать побоев, возможность которых никогда не исключал, Клим зарылся в постель с головой и притворился мертвым. Кабан, как назло, в это время пребывал в туалете, и Клим по опыту знал, что он проведет там не меньше сорока минут. Печалью наполнилось сердце Клима, когда он услышал рядом с кроватью скрип ботинок Артаусова.

– Климушка, солнышко наше! – нежным голосом произнес ведущий специалист по работе с авторами, отчего Клим напряг мышцы живота и подтянул к нему колени. Но удара почему-то не последовало. Артаусов поскреб ногтем по подушке, вызывая Клима наружу, затем бережно присел на край кровати, словно это было ложе умирающего, и приподнял край одеяла.

Клим увидел лицо Артаусова совсем близко от себя и испугался еще больше. Артаусов не то чтобы улыбался, не то чтобы умилялся, не то чтобы сопереживал. Его лицо выражало приторно-гнилостное чувство, какое обычно возникает у родственников богатой старушки, наконец соизволившей пригласить священника и написать завещание.

– Ягодка наша, – со слезами на глазах произнес Артаусов. – Как ты себя чувствуешь? Головушка не болит? Может, сбегать за пивом? Или за рассолом?

Клим все еще не исключал коварного удара в живот, а потому предпочел ничего не просить. Он свесил ноги с кровати, незаметно прикрывая живот подушкой, и сказал, что работал несколько ночей напролет и только сейчас прилег отдохнуть.

– Знаю, знаю, котик ты наш! – закивал Артаусов, страстно хватая руку Клима и прижимая ее к своей груди. – Знаю, как тебе трудно! Знаю, как ты выбиваешься из сил! Но сейчас время такое, надо ковать железо, пока горячо. А оно горячо, ух как горячо…

Он посмотрел по сторонам змеиными глазами, будто хотел укусить того, кто посмеет приблизиться к Климу.

– А что случилось? – спросил Клим, осторожно высвобождая свою руку.

– Случилось! – протянул Артаусов и покачал головой. – Не случилось. А свершилось! Стряслось! Разве ты еще не знаешь?.. Нет, ты не можешь знать. Откуда тебе об этом знать? Ты в работе. Ты творишь, как истинный творец, который не думает о признании… Вот, посмотри. Еще тепленькая…

С этими словами Артаусов открыл чемоданчик с золотыми замочками и достал оттуда блестящую книгу в пестрой обложке, выполненной в сине-коричневом с пропоносинкой цвете. Вдоль корешка одна над другой висели веселые буквы, изображающие имя автора: «Клим Нелипов». А посредине обложки монументально, как коровья лепешка, восседало название: «Глисты в желе».

– Что это? – спросил Клим, рассматривая книгу со всех сторон. Он мысленно отметил, что книга в самом деле была тепленькая, как отягченный детский подгузник.

– Не узнаешь? – сдержанно удивился Артаусов, хитро поглядывая на Клима широко раскрытыми глазами. – Это твой новый роман.

Только теперь Клим узнал себя на фотографии, помещенной на тыльной стороне обложки. Сходство было приблизительным, даже очень приблизительным, потому как нетвердая рука ретушера неровно подвела Климу глаза черной краской, да зачем-то перекрасила волосы с пепельного на рыжий цвет, да подрезала уши, и вдобавок сплющила голову сверху и снизу, отчего она стала круглой, как у монгола. Под фотографией были напечатаны скудные сведения об авторе: «Клим Нелипов – единственный из пассажиров разбившегося в Нигерии самолета, который остался жив. Сто сорок дней и ночей пролежал он в глубокой коме, и на сто сорок первый день к нему в сознание снизошел голос: открой глаза и пиши! Клим открыл глаза и стал писать. Его гениальные произведения затмили собой все, что было написано человечеством ранее!»